Нагая женщина с распущенными мокрыми темными полосами отбивалась от трех наседавших на нее казаков. Она прижалась спиной к толстому стволу сосны. Судорожно вздернутая вверх рука сжимала кривой сосновый сук. Сверкнула на солнце капля воды на розовом соске высокой полной груди…

Женщина взметнула еще выше над головой свое оружие и вновь яростно и истошно закричала.

Никто из четверых не заметил появления Маши и Прасковьи Тихоновны, застывших на месте от неожиданности.

Оказавшийся ближе всех к женщине рослый чубатый казак с лицом, залитым кровью, ринулся на нес.

— Убью! — страшно закричала незнакомка, но чубатый каким-то образом увернулся от удара, перехватил ее руку, заломил за спину и, выбив сук, рывком бросил женщину себе под ноги.

— Ах ты, мерзавец! — не крикнула, а скорее выдохнула Маша, выхватила у Прасковьи Тихоновны ружье и, на бегу взведя курок, бросилась на помощь к женщине. Но в следующее мгновение ружье у нее грубо вырвали из рук, резко оттолкнули в сторону, и Маша, споткнувшись о кочку, приземлилась на четвереньки прямо на порыжелую, затоптанную траву на берегу горячего источника. Так что последующее сражение наблюдала, стоя на коленях, забыв о том, что следует подняться на ноги. Антон, а это был он, на бегу перекинул ружье Прасковье Тихоновне и устремился на чубатого.

Но под руку ему подвернулся четвертый из казаков, низенький и колченогий, до этого он с опаской стоял поодаль, но, заметив, что чубатый тоже двинулся к женщине. Весь предназначенный чубатому заряд гнева достался колченогому. Антон на ходу ухватил его за шиворот, отвесил сильнейший пипок и, как ненужную тряпку, зашвырнул бедолагу в источник. Тот с шумом и брызгами приземлился точно в центре глубокой каменной выемки, выточенной горячими струями, и заквохтал, забился в воде, не понимая, какая сила забросил;! его сюда.

Оба его дружка завертели очумело головами, потом, не сговариваясь, кинулись с двух сторон на Антона. Но уже в следующую секунду Антон ухватил их за грудки, смачно припечатал затылком о затылок, одного отшвырнул в сторону, и тот с коротким криком ткнулся лицом в устланную ржавой хвоей землю. А второй, проделав тот же путь, что и его колченогий товарищ, сшиб того с йог, и уже оба незадачливых любителя острых ощущений забултыхались в целебном источнике, кроя матом весь белый свет.

Чубатый выхватил из ножен висевшую на боку шашку и кинулся на Антона, и плохо бы пришлось парню, если бы из кустов не выскочил Цэден и, издав пронзительный крик, не вытянул казака вдоль спины своей нагайкой. Шатка вывалилась из рук чубатого, он схватился за плечо, яростно выругался, но в этот момент Прасковья Тихоновна навела на него ружье и неожиданно густым басом рявкнула на сникшего враз казака:

— Вы что, охальники? Девку решили опозорить? Сегодня же о ваших байстрючных делах старшине доложу!

— Да мы ничего! — с виноватой ухмылкой промямлил чубатый, отступая от надвигающейся на него грозной казачки и утирая все еще бегущую по щеке кровь. — Пошутковалп малость, а она, вишь, сразу но морде, да до крови… Вот и хотели чуток поучить…

— Я бы тебя, черта конопатого, задушила, допрежь ты меня тронул, — сказала сквозь зубы женщина и, повернувшись ко всем спиной, сверкнула вдруг через плечо своими черными глазищами с таким неприкрытым бешенством, что Маша поверила — это не пустые слова, вправду задушила бы!

Женщина тем временем отступила к ближним кустам и нырнула в их спасительную глубину.

— А ну, Степка, — приказала Прасковья Тихоновна чубатому, — неси платье. Куда ты его, собачий сын, подевал?

— Это не я! — Степан кивнул головой на казака, который продолжал стоять на коленях, сжавшись в комок и втянув плешивую голову в плечи. — Это Федот его на сосну забросил.

И действительно, на нижних ветках ближайшей от берега сосны виднелось что-то белое…

Антон ухватил оглушенного ударом казака за плечи, рывком приподнял над землей и поставил на ноги:

— А ну, сучий потрох! Живо на дерево!

Казак испуганно отшатнулся от него, как-то по-заячьи подпрыгнул на месте, прихрамывая, помчался к дереву и с поистине беличьей ловкостью взобрался на него. Через минуту он протянул одежду Прасковье Тихоновне, она передала ее Антону, потому что до сих нор держала ружье на изготовку.

Антон подошел к кустам и положил одежду на траву. В то же мгновение из кустов вынырнула женская рука, ухватила одежду и тут же скрылась среди густой зелени.

Маша посмотрела на Антона. Слуга виновато улыбнулся:

— Простите, Мария Александровна! Очень я испугался, — что вы стрельнете в этих скотов, потому и толкнул вас. Каюсь, не рассчитал маленько.

— Ничего, Антоша, — Маша похлопала его по плечу и улыбнулась, — молодец, вовремя на помощь пришел.

Парень почесал в затылке:

— А мы ведь с Цэденом подумали, на вас кто напал! Не чаяли и в живых застать…

Прасковья Тихоновна с одобрением оглядела Антона и молча улыбавшегося бурята и пообещала:

— Сегодня непременно поросенка зажарю, по такому поводу не грешно будет и стопочку-другую пропустить. — Она сурово сдвинула брови и посмотрела на присмиревших казаков, сгрудившихся на берегу источника. — А этих охальников сей же час отведем в Терзю и сдадим в арестантскую…

— Не трожь их, Прасковья, — раздалось из кустов, и женщина, вернее, совсем еще молодая девушка, насколько успела разглядеть ее Маша, выглянула из кустов, прикрываясь исподней рубахой. — Не хочу, чтобы зло на меня копили!

Прасковья Тихоновна покосилась на понурившихся в ожидании приговора безобразников и с неохотой согласилась:

— Ладно, будь по-твоему, Васена! — Она опустила ружье к ноге и погрозила казакам кулаком:

— А вы, сукины дети, смотрите мне! Кто хоть пальцем ее тронет, не взыщите тогда! Вы меня знаете, из-под земли достану!

— Премного благодарны, Прасковья Тихоновна! — отвесил ей поясной поклон заметно повеселевший чубатый казак и скомандовал своим дружкам-приятелям:

— А ну, марш до казармы! — Но, отойдя на несколько шагов, громко, с явной издевкой в голосе произнес:

— Ну вот, загоняли косулю для себя, а она, смотри, кому досталась! — И с вызовом посмотрел на Антона.

Маша заметила, как побледнел ее слуга и, сжав кулаки, шагнул было вслед за казаком, но Прасковья Тихоновна ухватила парня за рукав и сердито прикрикнула на него:

— А ну, охолонись! С них как с гуся вода, а тебе выговор, если не хуже от коменданта. Пущай катятся с богом, пока я совсем не осерчала, — Она вновь подняла свой внушительный кулак, и казаков как ветром сдуло с поляны.

Когда они скрылись в густом березняке, незнакомка быстро поднялась из кустов и, высоко вскинув руки, проворно надела рубаху. На какой-то миг мелькнуло розовато-смуглое тело, сильное и гибкое, длинные стройные ноги, высокая грудь, кровоточащая ссадина на левой руке, и все тут же укрылось от посторонних глаз белым полотном рубахи.