С одной стороны, мистерией можно сделать любой текст. Для меня, например, в детстве «Принц и нищий» стал настоящей мистерией. Хотя я почти уверен, что Твен туда ничего подобного не закладывал.

С другой – что все-таки делает текст мистерией? Не обязательно в рамках жанра «магический реализм». Есть какие-то общие принципы?

О. Это отдельная тема – о том, как гениальный читатель доращивает книгу до себя. Но, справедливости ради, не всякую книгу можно дорастить.

Мистерией текст (как и вообще любое действие), безусловно, делает присутствие в нем духа, божественного дыхания, силы, потустороннего света. Или как еще эту штуку можно назвать.

Есть книги, в которых все вышеперечисленное присутствует по воле автора. Но их, будем честны, мало. Но, на наше счастье, полно книг, в которых оно присутствует помимо авторской воли. Ну, потому что небеса милосердны. И лезут к нам из всех щелей.

Повесили два плаката, на одном было написано «Макондо», на другом – «Бог есть». По-моему, не просто присутствие. Наверное, все-таки еще утвержденное автором присутствие.

Утвержденное автором присутствие – это бонус для самого автора.

Понимаешь, я не думаю, что Дюма в свои тексты Бога за ухо тянул. Но с его «Тремя мушкетерами» по силе воздействия на детские сердца мало что сравнится. И дети правда меняются от этой книжки, пусть на время. Но опыт есть опыт. То есть в жизни всякого человека, который, начитавшись про мушкетеров, стал храбро давать отпор хулиганам, или перестал врать, была очень важная инициация. Что случилось потом, это уже частные случаи, дело десятое. Но что было, то было, этого не отнять.

Это правда. Но давай вернемся к мистерии как жанру. Причем не просто мистерии, а бытовой мистерии. Из лоскутков и тряпочек. Мы с тобой уже говорили на эту тему – это отдельный жанр, и основоположник его – Грин. Вот расскажи еще раз.

Тут сложно.

Есть одна очень важная штука, которую следует знать про Грина (и про меня, мы с ним во многом схожи, глупо делать вид, будто это не так). Но стоит высказать эту штуку вслух, как у нее сразу появятся шансы быть неправильно понятой. То есть всегда есть такие шансы, что ни говори. Но в данном случае они особенно велики.

Но я все равно попробую.

Мне кажется, если говорить о Грине, есть два его текста, которые помогают разобраться в том, кто он такой, что делал и почему так получилось.

Это повесть «Фанданго» и рассказ «Сердце пустыни».

В «Фанданго», как мы все помним, главный герой на час попадает в иной мир (Зурбаган), на родину своего сердца. Срок очень короткий, остаться там навсегда нельзя. Но он дышал тем воздухом, он пил там вино и слушал там музыку. И смотрел. В общем, все органы чувств задействовал. С ним это было. Я имею в виду, оно БЫЛО. Было – так.

В рассказе «Сердце пустыни», как мы опять же помним, герой оказывается жертвой розыгрыша, верит обманщикам, отправляется разыскивать удивительный город в оазисе, претерпевает горькое разочарование, но не ломается, а принимает решение построить удивительный город в оазисе своими руками. Набор «сделай сам».

Так вот, сумма этих двух текстов/смыслов объясняет, что именно делал Грин в литературе (под видом занятий литературой). Он был обожжен видением родины своего сердца, недостижимой реальностью, которую, хоть весь мир пешком исходи, не отыщешь. И стал создавать ее сам, доступными ему средствами. Слова это, конечно, только слова. Но заклинания тоже состоят из слов.

Тот факт, что он был обожжен иной реальностью, а не просто мечтами о ней, для меня очевиден. Такая сила (сила такого рода), как есть в его текстах, добывается не из мечтаний, а из чувственного опыта. Чтобы утратить рай, надо сперва в нем побыть.

В итоге книги Грина (не все, но многие) стали для читателей (не всех, конечно, но для достаточно большого их числа) настоящей мистерией, в ходе которой они прикасаются к неведомой реальности. Получают чувственный опыт пребывания там.

И помнят его, как помнят чувственный опыт, а не просто интересное чтение.

Энергия отчаяния (деятельного, созидательного отчаяния) творит чудеса.

То есть можно сказать, что текст-мистерия для тебя основан прежде всего на воспроизведении рая (как его помнит-представляет автор) теми писательскими инструментами, которые у нас здесь есть.

Ну, условного рая. Родины сердца. Или даже просто ИНОГО. Но, в общем, да.

А знаешь, что под это подходит почти идеально? Я даже не очень смеюсь. Откровение Иоанна.

Вот кто, оказывается, был нам предтечей! Мы с Грином не так одиноки, как виделось мне.

Я серьезно. Самое потрясающее описание небесного града «который как золото и в то же время стекло», какое я где-либо видел. И ведь берет.

Я понимаю, что ты серьезно.

Ну, получается, Иоанн с нами, ты прав.

Неплохая компания, между прочим. Но да, видения истинной родины, родины сердца (или духа, в данном случае это, наверное, одно и то же), тем или иным способом перенесенные сюда.

Но, кстати, может быть, многие с нами. Я имею в виду, вдруг тому же Дюма по пьяному делу мерещились мушкетеры на парижских улицах, и такая наутро брала тоска, что он бежал и записывал, чтобы отвлечься. И многие так.

Я думаю, все стоящие писатели той или иной ногой в этой лодке. Просто не со всеми так очевидно. И для многих «рай» не иная реальность, а, скажем, детство (возможно, чужое, наблюдаемое издалека), или иная страна, или иная эпоха. Неважно, на самом деле, важно, что в сердце на этом месте – рваная бездна. И можно позволить жизни в нее слиться. А можно из этой бездны много чего достать.

У Гессе Касталия, кстати, такая. Очень чувствуется, что из пропасти вытащена.

Ты знаешь, я на днях уж кого вспоминал – Каверина. А ведь его Немухин точно такой.

«Чтобы взлететь, нужно сесть на корточки, крепко-крепко обхватить себя под коленками, изо всех сил зажмуриться», – казалось бы, что за нелепый рецепт, полет это совсем другое. А веришь всем сердцем.

Да и то же Макондо, с которого ты начал разговор. Вроде совсем не райское место. А родом из тех же сердечных прорех!

И даже в осыпающемся мире Темной Башни, уж на что печальное место, а понятно, что сердце автора – там. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Текст-мистерия – это сокровище в сердце, которое не боишься предъявить, а поскольку для того, чтобы такого не бояться, нужно не бояться вообще ни черта, дух тут как тут, он всегда поблизости от таких вещей.

Кстати, да.

Но, как ни крути, а любовь всегда сильнее страха. Так что страху нет места в подобных делах.