— А с документами поможешь?

Евсеев тяжко вздохнул. Произнес нехотя:

— Есть человечек… Но! — Выставил перед собой ладонь решительным жестом. — Разбирайтесь сами, мне ваши таинства — без надобности. Пиши телефон, я его предупрежу…

— Но куда валить-то? — безрадостно вопросил Серегин, принимая от хозяина ручку и обрывок бумаги.

— Пиши… — Отставник без запинки продиктовал телефон, и Олег с удивлением посмотрел на него, припомнив свои предположения о неувядающих профессиональных навыках бывшего контрразведчика.

— Думаешь, спился? — словно прочитав его мысли, буркнул тот. — Нет, брат, меня в водке не утопишь… Силы она подтачивает, не спорю, но как без анестезии в моем колючем бытии? Водку можно не любить, но пить ее надо… — Он опрокинул в рюмку бутылку, глядя, как со дна ее вязко стекают последние капли. Произнес задумчиво: — Великая сила — закон гравитации… Даже Иисус Христос подчинялся ему какое-то время… — Поднял на Серегина веселые и хитрые глаза, залитые пьяной поволокой. И рассмеялся неожиданно и неизвестно чему. В этот момент в такт его хриплому смеху каркнула — словно с одобрением — пролетавшая мимо окна ворона. Евсеев кивнул ей благосклонно, а после продолжил со смешливой ноткой в голосе: — Вот как забавно происходит, Олежек… Жизнь все-таки движется по кольцу, есть в ней логический конец, замыкающийся с началом. И есть, полагаю, высшие силы, тому способствующие. Не зря подтолкнули они тебя навестить меня, убогого. Аню помнишь? — спросил внезапно резко и требовательно.

Серегина словно обдало жаром.

— Какую? — спросил осторожно, боясь услышать в ответ нечто неприятное и болезненное о той, которую любил и потерял.

— Как говорится: сколько Лен, сколько Зин… — усмехнулся Евсеев. — А вот сколько «Ань» у тебя было, не знаю, но одну помню великолепно.

— Я ее искал, — сказал Серегин. — Тишина. Куда-то съехала, какая-то темная история с квартирой… Папаша ее, слышал, играл в качестве подкидного дурака в финансовые пирамиды, заложил жилье, далее афера лопнула, а вот что было впоследствии…

— Впоследствии, оставшись без квартиры, Аня отправилась жить к тетке, — отозвался Евсеев. — На юга. Городок обозначу. Туда и езжай.

— Сколько времени прошло… Нужен я ей…

— А вдруг и нужен? — Пожал плечами Евсеев. — Ты за жизнь не решай, она за нас решает. От нас движение требуется, только-то и всего. Поскольку движение и есть жизнь. К тому же заготовлен у меня для тебя оглушительный сюрприз: есть у тебя, Серегин, сын. Симпатяга, полагаю, парень, исходя из внешних данных родителей. И вот не в таких уж и дальних далях ты его и найдешь.

— А почему ты раньше мне…

— Почему раньше никто из наших тебе об этом не поведал? — продолжил за Серегина контрразведчик. — Решили не искушать тебя, не тревожить такой информацией твою импульсивную непредсказуемую натуру. Вердикт психологов и руководства, вероятно. Твое психофизическое состояние увязывалось с вмененными тебе задачами. Думаю — так. А покуда ты куролесил за бугром, народ в конторе сменился… А новым кадрам — не до твоих пылью покрытых романов… Вот и все, собственно. На том смысл твоего визита ко мне, полагаю, исчерпан.

— Ну, я пойду, — сказал Серегин, поднимаясь с дивана.

Евсеев уныло кивнул.

В прихожей, провожая гостя, спросил:

— Оружие-то есть? Осталось с наших былых… манипуляций?

— Есть, но закопано далеко, — хмуро проронил Серегин.

— Табурет на кухне возьми и антресоли открой, — промолвил Евсеев, тяжко опираясь на палку. — Чего уставился? — давай, вперед… Коробку с елочными игрушками видишь? Шарики, белочки, звездочки — клади на пол…

На дне фанерной коробки обнаружился «кольт», признанный Серегиным, как прошлый контрабандный грех, далее — невиданный доселе плоский небольшой пистолет с широкой рукояткой и — коробки с патронами.

— Один ствол твой, из бывших, а другой мне по случаю перепал, — прокомментировал Евсеев. — Бесшумный «ПСС», большая редкость. И патронов к нему три десятка. Каждый — на вес золота. Спецоружие. Со стреляными гильзами — аккуратнее, в них остаточное давление, пальцы оторвет, если чего не так… Бери, пока свой клад не откопал. А то вдруг и — не успеешь к нему добраться.

— Я верну… — сказал Серегин, складывая обратно в коробку хрупкое елочно-праздничное убранство.

— Да забирай все это железо от греха! — отмахнулся Евсеев. — Прошло время… Это раньше… Ксива была, задор… Приключения разные. А теперь мне только-то и недостает с левыми стволами в какую-нибудь историю вляпаться. Я их уже и утопить подумывал, да жалко… безвинную природу загрязнять. Так что ты здесь опять кстати подвернулся…

Обнялись на прощание. Мелькнула в мутном свете коридора седая нечесаная голова, опухшая кисть руки, потянувшаяся к дверной ручке, щелкнул в пазу язык замка.

Вот и все… Последняя наверняка их встреча. Вот и замкнулось еще одно кольцо жизни…

Стараясь не встречаться глаза в глаза с патрульными полицейскими в метро, наделенными рефлексами и чутьем сторожевых псов, Серегин, то и дело проверяя, прочно ли умещен «кольт» за брючным ремнем под курткой, спустился в вестибюль станции, уселся на скамью в ожидании поезда.

Сунул руку в карман, наткнувшись пальцами на шероховатую. как наждак, рукоять «ПСС». В круговороте обрывочных мыслей мелькнуло, что оружие придает ему сейчас не уверенность, а страх, чему немало способствовал прогуливающийся по перрону постовой с притороченным к поясу металлоискателем.

Он был переполнен тревогой и оглушительным смятением чувств от новости, поведанной бывшим сотоварищем.

Сын! У него есть сын! И где-то ведь живет-поживает Аня… Какая она сейчас? Что думает о нем, Серегине? Проклинает его или — простила? А может, просто забыла, как нечто пустое, никчемное, отверженное от души? Да и поделом отверженное!

Привычно и отстраненно скучая о ней, он ощущал боль, подобную мимолетному холоду, который обжигал сердце изнутри и тут же истаивал. Прошлая пронзительная боль утраты ушла навсегда, не оставив после себя никакого следа. Но вот теперь вернулась с другой силой.

Он не мог понять своего состояния, все перемешалось в сознании: горечь, стыд, злость на себя, но — и мечта о возможном обретении самого главного, самого необходимого… И прав старый опер: вдруг — это выход из тупика, вдруг — это искупление, новый горизонт и путь к смыслу и к счастью?

В тягостной путанице своих размышлений он вышел из метро в осеннюю темень сырого вечера, завернул за угол в переулок, ведущий к дому, и тут, с порывом набитого моросью ветра, хлестнувшего в лицо, к нему пришла отрезвляющая осторожность, заставившая вытащить из кармана «ПСС» и вогнать глухой цилиндр патрона в ствол. Прилежно смазанный затвор щелкнул вкрадчиво и мягко.

Войдя в лифт, ткнул кнопку своего этажа, но ее словно заклинило, ехать на площадку четвертого, где жил Серегин, лифт не желал. Кольнуло дурное предчувствие. Если — неспроста? Пойти пешком по лестнице, или подняться на лифте этажом выше? Нет, лучше уж ниже, причем на пару этажей…