Мальчик не играл с компьютером, не стремился на улицу, а сидел за небольшим письменным столом и читал книгу.

Увидев вошедшего, встал, вежливо наклонил голову, представился.

Что сразу укололо Федора: не было в нем ничего ребяческого, наивного, бесшабашно устремленного к миру вокруг него. И наклон головы, и слова приветствия, и жесты — все было исполнено достоинства и врожденного такта, как у взрослого мужчины.

— Что читаем, молодой человек?

— «Робинзон Крузо», — прозвучал ответ.

— Моя любимая книга, — кивнул добродушно Федор. — Жалко, небось, как мыкался бедолага в своем одиночестве?

— Зачем же его жалеть? — Пожал плечами мальчик. — Это — книга о счастливом человеке. Бог дал ему испытание, дал силы испытание преодолеть, чтобы достойно затем войти в Царство Его.

Федор оторопел. Затем взглянул в глаза мальчика. И взгляд их — твердый, умный, проникающий в душу, был взглядом отнюдь не подростка, а искушенного холодного судьи.

— Но это же… выдуманный персонаж, — невпопад произнес он.

— Его страдания пережили миллионы читателей, — сказал мальчик. — Кому из людей дано такое? Значит, их мысли могли… — Он запнулся.

— Выпестовать его образ в иной материи? — подсказал Федор.

— Да, мне кажется, что теперь он существует, — кивнул маленький собеседник. — Просто нам не дано видеть его. Но можно и постараться.

— А ты… что… — произнес Федор затрудненно, — можешь видеть то, что недоступно другим?

Мальчик задумался. Затем сказал отрешенно, спокойно перейдя на «ты»:

— Да, тебе расскажу… Могу, но не все… — Внезапно он виновато улыбнулся. — У тебя проткнулось гвоздем колесо машины по дороге сюда. Твоему шоферу предстоит работа.

Федор оглянулся на дверь. Ни Евдокия, ни Анна сюда, похоже, входить не собирались. Будто побаивались… Кликнуть шофера? Пусть проверит машину? Суета. Колесо точно проколото, в этом он теперь не сомневался.

— Ты любишь свою мать? — ляпнул он первый же пришедший на ум вопрос.

— Я люблю и мать, и отца, — ответил маленький собеседник. — Очень!

— Но ты же не видел отца…

— Я чувствую его каждый день… Он просто ищет свой путь. Но скоро обязательно придет сюда. Он вернется за нами, где бы мы ни были. Я знаю. Ему тоже даны испытания. И когда он придет, вы подружитесь. И еще: здесь обитает очень плохой человек, иногда вы встречаетесь с ним. Вы очень не любите его. И скоро вы вступите в бой. Тогда, когда сюда придет отец. И я не знаю, кто победит.

— Какой еще человек?.. — пробормотал Федор, прекрасно понимая, «какой».

— Его цифра «два». И на его черной машине тоже три таких цифры…

«Да! — полыхнуло в голове Федора. — Номер этого негодяя Арлиева. Неужели… Или — паренька подучили? Не может быть…»

— У него много больших комнат, где люди играют в карты и в цифры, — продолжил малец со снисходительной улыбкой, и глаза его погрустнели. — Там много жадных потных дураков… Я их вижу. Там делаются очень плохие вещи. Я дам тебе нужные цифры. И все развеется…

— Что у меня в левом кармане? — спросил Федор неожиданно сорванным голосом.

— Три леденца, — сказал мальчик устало. — У тебя нет зубов, но ты никак не привыкнешь к протезам. Иногда от них тебя тошнит. Но снимать их на людях — нельзя. Леденцы помогают. Иногда ты вспоминаешь детство, и тебе становится печально: тогда эти конфеты приносили радость…

«Господи, что это? — подумал Федор. — От кого у него дар?»

— Мы будем вместе, — заявил мальчик спокойно. — Тебе будет хорошо. Я хочу увидеть твою церковь. Мы понимаем друг друга. Мы не станем ничего рассказывать никому. Но все окончится, если мой отец откажется от испытаний. Или не справится с ними.

— Я помогу ему… — непослушным языком произнес Федор.

— А я помогу тебе, — сказал мальчик. — Извини, я хочу почитать…

— Ты с мамой будешь жить у меня…

— Я знаю… — Подросток, равнодушно отвернувшись, потянулся к книге.

Как в бреду, Федор простился с хозяйкой. Хмуро обронил Анне:

— Завтра придешь к моей жене. К Вере. Будешь работать с ней. Твой сын знает… — И, подставляя кисть руки для целования, вспомнил ненароком о спущенном колесе…

— Прокололись мы, Ваше Преподобие, — донесся до него от входной двери бодрый голос шофера. — То-то я чуял, машину влево ведет… Но и — ладно! — запаску приладил, доедем!

Несколько лет назад между Арсением и Отцом Федором произошел следующий разговор:

— Я хочу поделиться своими тревогами о тебе, — сказал Федор ему — старому человеку в скромном твидовом пиджачке, сидевшему напротив. — Одно время ты посещал церковь, но сейчас, чувствую, отошел от религии. Раньше ты жертвовал на храм, говорил со мной… Странно. С возрастом, напротив, начинаешь понимать, как важна вера.

— Я грешил. Я был суетным и жадным человеком, — согласился Арсений. — Я вел недостойную жизнь… Да и веду ее. Поскольку нахожусь в известных тебе жерновах.

— Приди убежденно и бесповоротно в лоно Церкви. Господь простит тебя, как прощаю я. Господь любит тебя, как я люблю. Церковь — твоя мать, она тоже простит тебя. Кроме того, ты уже в пожилом возрасте и я хочу, чтобы ты прожил счастливый остаток лет и оставил после себя ребятишек. Господь заповедовал нам плодиться и размножаться.

— Я буду каждый день ставить свечку. Я пожертвую вашему храму половину всего, что имею.

— Не надо половину, Арсений. Думаю, хватит четверти.

— Все дело в том, что это не спасет меня… Мне не свернуть со стези.

— Твоя стезя — твое испытание, — сказал Федор. — Теперь важно одно: как она закончится. Возможно, благим поступком, что перечеркнет все твои грехи.

Так Арсений снова зачастил в храм. Он ставил свечи, бывал на службах, щедро жертвовал деньги. Он не изменился, не стал другим человеком, но зато обрел свой берег, хотя прошлое, как и его темная воровская паства по-прежнему цепко держали его. Он знал, что всегда найдет приют у Кирьяна и Федора, любивших его, разглядевших в нем то потаенное, светлое, что таилось в затянутой коростой душе. Он знал, что тоже приложил руку к тому, чтобы процветал созданный его друзьями детства город, окружающие его поля, леса, построенные заводы и фабрики. Он не допускал сюда бандитов, понимая, что они — как рак, готовый сожрать здоровый организм и слепо погибнуть вместе с ним.

А когда врачи обнаружили и у него эту зловещую хворь, лишь усмехнулся снисходительно: вот и все, поделом…

Лечение между тем продвигалось успешно, хотя в заграничные дорогущие клиники ездил он равнодушно, словно выполнял нудную работу, чей результат был так или иначе никчемен. Хотя… как знать! Ведь Господь отпускал ему дни последующей жизни с помощью врачей, а значит, он мог радоваться радостям бытия и что-то совершать в нем столь же радостное для души своей. Пусть уже снисходительно, грустно, прощаясь… Что ж, ушел кураж, годы! — пережито юное, самозабвенное…