— Ну, этого, плешивого, положим, бояться не след, — сказал отец. — Глупости его, разве… Дураки — активный народец. Придумает, как прежний, кукурузой сады засевать…

— Примерно того и жду, — кивнул Кирьян.

Вскоре вождь объявил, что советские автомобилестроители обязаны стать лидерами мирового масштаба, затем, лебезя перед Западом, пошел на неслыханные уступки в разоружении страны, а после объявил «сухой» закон и свободу частного предпринимательства.

Страна тотчас задымила самогонными аппаратами и наполнилась тоннами необеспеченных денег, хлынувших в народ из хранилищ и типографии. Призыв к частному предпринимательству мигом оживил и сплотил криминал, тут же вышедший на свой рынок.

Пришла пора выбора: или плыть по течению, или распустить паруса под капризными ветрами перемен. Нисколько ими не вдохновленный, Кирьян отправился в Москву, где за изрядную мзду, отданную в Министерстве сельского хозяйства, выбил для совхоза валютную квоту на технику, тут же встретившись с представителем американской фирмы-продавца. Он понимал: предстояло срочно, как перед войной, устраивать запасы и заделы, завтра может грянуть голод и нищета. Завершив мороку в столице, срочно вернулся домой, где кипели дела и страсти. Пожарным порядком для совхоза выбивались пустующие бесхозные земли, шло строительство подсобных зданий, скупался металл, бетонные плиты, лес; в одном из ангаров налаживался завод по производству нелегальной водки, должный окупить множество последующих расходов; пустые, уже отживающие свое деньги трансформировались в материалы, стоящие на день сегодняшний грош, но завтра способные определяться ценой золота…

Острову, взлелеянному и ухоженному им, предстояла блокада, он чувствовал ее приближение кожей, а потому торопился с устройством всякого рода фондов.

Вокруг, как при начале эпидемии, он наблюдал массу угрожающих признаков. Авторитет власти разваливался на глазах, экономика погружалась в хаос. Наступление всеобщей разрухи накатывало неотвратимо. Большая битва за коммунизм была проиграна, бороться за прежние идеалы виделось бессмыслицей. Дни его прежней власти тоже были сочтены. Придать ей новое содержание могли лишь свежие идеи и хитроумные проекты. Как ни старался, он не мог обнаружить подступ к ним. Он внушал себе, что сумеет пережить все невзгоды, но и сомневался в этом. И разбирала его тоска и досада человека, построившего прекрасный дом, в который теперь прицельно летела всесокрушающая бомба. А что думали те, благополучие которых он созидал долгие годы?

Эти люди еще беспечно смотрели телевизоры, пили чай или водку, обсуждали растущие цены, судачили по поводу новшеств власти, скандальных разоблачениях в прессе, еще не понимая, какая на них надвигается гроза. Они воевали в войнах, платили налоги и профсоюзные взносы, они еще верили в свою страну, любили друг друга и землю, кормившую их. Но они уже могли считать себя никем, ибо в привычной действительности им оставалось жить считанные годы. Его величество коммунизм, подавлявший их своим роковым могуществом, уже неотвратимо претерпевал обратную трансформу, истаивая из исполина в жалкий неверный призрак.

Устоявшаяся коммуно-тюремная система казалась незыблемой, но удивительным образом рухнула едва ли не в одночасье, как только власти слегка отпустили идеологические вожжи. Собственно, отпустил их верховный правитель Горбачев — человек недалекий и слабохарактерный, полагавший, что снизошедшие на народ дисциплинарные послабления принесут ему поддержку и популярность в массах, являвшую собой гарантию и защиту от окружавших его партийных и правительственных мурен и барракуд. Малый камушек рождает сметающий все на своем пути сель, и источник селя утягивается вместе с ним в неведомые пропасти. Этого лукавый реформатор, зачиная до конца самому непонятные перемены, не уразумел, хотя остался жив, на долгие лета здоров, парадоксально определившись в мировой истории фигурой ущербной, безвольной, но все-таки и эпохальной!

Но сель обнажил пласты, до сей поры намертво похороненные под его некогда недвижимыми глыбами. Улучив момент благоприятствования, из потаенных щелей общества полезла, утверждаясь в нем, разного рода мразь.

И в один из дней, сидя в служебном кабинете, глядя в экран телевизора и наблюдая очередной снос памятника Ленину в одной из бывших «братских» стран, когда бронзовый идол с подрезанной диском ногой, совершал зловещее сальто с постамента, он оглянулся на входную дверь, увидев непринужденно вошедших в его вотчину бандитов.

Бандиты сказали: надо платить!

Едва сдерживая переполнявшую его ярость к этим наглым трутням, чье превосходство над ним заключалось лишь в способности пренебречь человеческой жизнью и достоинством, он, не моргнув глазом, ответил тоном чиновного бюрократа:

— Вопрос серьезный, требует согласования с бухгалтерией и с банком. Прошу сутки на проработку.

Сутки ему любезно предоставили.

Он отвалился на спинку кресла, прикусив губу в досаде. Посмели ли бы эти подонки придти к нему с подобным ультиматумом еще год назад! Но к кому обратиться сегодня? К беспомощной, забившейся по своим углам милиции? К ее тупому начальнику, кормившемуся с его руки? Или — к отцу? Но чем тот поможет? Покопается в старых связях, да и попросит заступничества у каких-нибудь влиятельных урок? Помогут урки, но и цену откупа за помощь назначат не меньшую. Посоветоваться с Федором? Уж кто, как ни он, знает нравы этих крыс…

Федор в коллективе обжился, под надзором его находился спортивный комплекс и бассейн, — гордость совхоза, работал он с молодежью, зачинал строительство футбольного поля и катка. Жена его Вера — молчаливая и нелюдимая женщина с настороженным взором, работала в бухгалтерии на третьих ролях, жили они замкнуто, но в помощи никому не отказывали, и дом держали открытым. Рос у них и сын — тихий приветливый мальчик, напоминавший Кирьяну прежнего Федора из далекого, как отголосок эха, детства.

Верный друг, выслушав его рассказ, лишь улыбнулся гневным чувствам, владевшим Кирьяном. Сказал спокойно и просто:

— Этих хорьков следует перебить.

— Как?!. — встрепенулся Кирьян.

— Если они — ничьи, — поведал Федор, — то и разговор ни о чем. — А если присланные кем-то, придется их попытать…

— В каком смысле?

— Во всех, — раздался смиренный ответ. — И если их прислали не воры, а всякие деловые, что плодятся день ото дня без удержу, надо перебить и стоящих за ними деловых…

— А если они от воров?

— Это — другой разговор. И вести его буду я. На случай крайний — придется жертвовать на их благо. До поры.

— До какой поры?

— Пока не окрепнем, — сказал Федор. — Не догоняешь ты, Кирьян, время. Это раньше тебя государство защищало, а теперь оно только брать будет с того, чем ты богат. Теперь ты один. И должен будешь завестись и милицией своей, и армией, и системой здравоохранения, и банком. Только так народ возле себя сплотишь и от напастей оборонишься. И еще: церковь будет нужна. Основой всего, полагаю. В идолы коммунистические вера кончилась, а без нее, без веры, коллектив не собрать, не удержать в рамках…