И следующее их свидание, конечно же, закончилось закономерной пресной близостью.

Красавицей Нюру можно было назвать с натяжкой, но дамой средней степени привлекательности — вполне. Крашеная стройная блондинка, в прошлом — художественная гимнастка с тремя призовыми кубками на книжных полках. Кубки Серегин рассматривал уважительно и на место их водружал, с почтением глядя на хозяйку, что, как полагал, ему наверняка зачтется.

Нюра отличалась домовитостью, истово поклонялась порядку и чистоте, всю жизнь, по ее словам, искала непьющего и некурящего мужа, привязанного к дивану и к быту, но, так его и не обретя, замкнулась в уюте своего крохотного мирка, где были две комнатки с сервантами, сервизами, вазочками, ковриками, бра, растительностью в горшках, пустопорожними глянцевыми журналами и прочими милыми мещанскими прелестями. Нюра была хлопотлива и глупа, как курица, что Олег уяснил после минуты общения с ней. Незатейливой была и последующая догадка: в него, как в идеального, по ее представлениям, кандидата в сожители, она в итоге вцепится мертвой хваткой. Далее наступит период склонения жертвы в сторону семейного очага, и тут предстоит потянуть время, сетуя на необходимость взвешенного решения и постепенного изжития в себе холостяцких привычек. Будут надуваться до двух и более атмосфер губы, прозвучат ультиматумы, но этому штормовому периоду суждены и многие приятные штили, а потому Серегин поддался искушению. Нюра прекрасно готовила, а кроме того, жила в соседнем подъезде, что представляло огромное удобство. Служила она в кадровой службе полиции, заведуя выпиской служебных удостоверений, и очень гордилась своими майорскими погонами и какой-то медалью, сулившей ей пенсионные льготы.

Так или иначе, но знаки внимания Нюре приходилось оказывать. Он починил ей протекающий унитаз, швабру, щипцы для завивки волос, подарил чайник, и даже сходил с ней в какой-то из двух театров имени Театра на Таганке.

На сей же момент Нюре потребовалась крепкая мужская рука в деле прокачки водопровода, утепления садовой флоры и погрузки солений из подпола в машину.

Как не хотелось Серегину переться в зябкие подмосковные дали — к печке, грядкам, лопатам и разводным ключам! Но отвираться занятостью или внезапным нездоровьем Олег не стал, ибо не мог. Поскольку полагал, что лучше претерпеть телом, нежели после устыдиться душой в отказе от помощи. Кроме того, чего греха таить, поездка несла в себе несомненную перспективу романтического уединения… Так почему же не подсобить безотказной к его порывам даме в свободное от безделья время? Тем более, им, Олегом, Нюра искренне дорожила. Иные партнерши — м имолетные любовницы, то неожиданно возникающие, то пропадающие в никуда, не оставляли в его памяти даже имен. Зато — кто бусы, кто — серьги, и он дарил их последующим пассиям. Одна из них преподнесла ему две трехлитровых банки огурцов собственного посола, в надежде, видимо, оценить ее хозяйственные таланты в качестве будущей дельной супруги, но не вышло, не купился он на такое наивное ухищрение, но угощал огурцами последующих избранниц, и тем огурцы очень нравились. Он врал, что солил их сам, и его хвалили.

Мастерство женщины состоит в том, чтобы выдать свой гарпун за стрелу Амура, но ввести в заблуждение Серегина было непросто. И на совместное проживание с кем-либо он так и не сподобился, находя куда больше прелестей в холостой жизни. Нюра с ним отчасти соглашалась, полагая преимуществом одиночества то, что не надо запираться в сортире.

На дачу поехали утром в субботу, надеясь управиться с хлопотами за выходные. Машину вела Нюра, — аккуратно, неумело и вдумчиво. Пару едких замечаний по поводу манеры ее вождения Олег отпустил, не удержался, а после успокоился, сонно щурясь через оконце на побитые ночными заморозками луга, насупленные пожелтевшие леса и пустое грустное небо. Впереди — зима… Короткие темные дни, однообразие магазинной сутолоки, мельтешня случайных баб, возможно — и дальнейший причал в виде Нюриной квартирки… Капкан!

Миновали Звенигород с его сияющими куполами и темно-синей лентой узкой и быстрой Москва-реки, еще чистой, рыбной, обреченно струящейся в смрадные лапы города-героя, откуда вытечет она потоком коричневых безжизненных помоев… Свернули на неприметный съезд. И — понесся под колеса неухоженный горбатый асфальт второстепенной дороги, зажатой оглушающе дикими, словно выхолощенными от всякого людского присутствия пространствами: хвойный, стеной, лес, перемежался белым частоколом облетевших берез, затем расступался заросшими чертополохом полями, тянущимися в неизвестность; заброшенные карьеры сменяли безлюдные убогие поселения с заколоченными окнами… Ни людей, ни единой машины. Казалось, они свернули в некий параллельный мир — суровый, враждебный, притаившийся в подготовке для них своих неведомых каверз, и Серегин, испытующе оглянувшись по сторонам, обратил взор на бестрепетно сидящую за рулем Нюру, проронившую словно в ответ:

— Никого. Народ съехал. Какой-то вакуум… Аж мурашки… Невеселая панорама. Да?

— Другой тут, видимо, не будет, — буркнул он. — Смотри, лешего не сбей…

В дачном поселке-курятнике, где обреталось загородное хозяйство Нюры, также царило безлюдие и тишина. Прошли на участок, обнесенный сетчатым заборчиком. Щитовой домик, обитый сайдингом, строительный вагончик на спущенных шинах — ныне — подсобка для садового инвентаря; теремок колодца, перекопанные под осень грядки, жухлая трава газона…

— Топи печь, дрова — в сарае! — последовал наказ Нюры. — Продукты — на кухню, а я пока с водой и с газом разберусь… В дом — босиком чтоб! Ботинки на террасе оставь!

— Есть, гражданин майор полиции! — сказал Олег. — Разрешите бегом?

И в который раз его охватила тоска и скука. Жалко и блекло влачу дни свои… А лицо Нюры, напротив, было деловито и счастливо, и кольнула Серегина совесть: зачем он дает ей надежды? Зачем вторгается в ее одиночество? Чтобы сделать ее еще более несчастной, когда уйдет? Но бес внутри словно шепнул: так ты же счастье ей даришь… Пусть мимолетное. А где есть вечное?

К вечеру, разобравшись с частью хозяйственных хлопот, принялись за ужин, распили бутылку сухого и принялись укладываться спать в натопленной до духоты комнате. Когда на кровати появились две подушки, Серегин понял, что ехал в эти дачные дали совершенно не зря.

— Ботинки поставь на газету под окно, — укладывая на постель тяжелое ватное одеяло, отдавала распоряжения Нюра. — Чтоб завтра теплыми были. И утром — сразу же — побрился, терпеть не могу щетины! И джинсы комом не бросай, повесь на стул! Носки сменные взял? Нет? Тогда снимай, я постираю, до утра просохнут…

Олег подошел к ней со спины, обнял, коснулся губами шеи… Она замерла на миг, словно раздумывая о чем-то, затем произнесла через вздох:

— Ты это… Воды мало. И если мы это… В общем, сходи к колодцу, принеси два ведра…

— Прямо сейчас и — мигом! — кивнул Серегин.

— Фонарик возьми, темень… Мои тренировочные натяни. И куртку накинь! Ты чего, кстати, в такой пижонской куртке на дачу поперся?

— Других нет…

— Ну да… Никаких «других», как ты утверждаешь: ни развлечений, ни планов, ни подруг… Насчет последнего — сомневаюсь, между прочим!