Града дорога займет, да пошла своих гусей запрягать. Разве ж можно по княжьему тракту скло возить, хоть и соломой щедро переложить ту поклажу?

Ревела Зимава белугой — закрыли ее в покоях собственных, не выйти никуда. Звала на помощь в окно, да нет никого на дворе. Сколько уж малиновым плачено, с рук у нее ели, как курята безмозглые, а вот как понадобились — так не откликаются.

Хитро Прозор всех развел в тереме по горницам, держать оборону против медведя приказал. Двери мебелью заставили-завалили, хоть какой порядок наступил — проще заговор подавить, коли все добровольно заперты, от внешней угрозы сами хоронятся.

Только уж Зимаву с Белояром и снаружи закрыли да ничего объяснять не стали. Сам Прозор с Рагозой молча тяжелый замок навесили, малиновых всех из терема погнали медведя искать по улицам Града.

Гуляша уж с утра в амбаре привязали, да кто об том ведает? Только бы продержаться до приезда Карлина. А там уж, коли яды в шишках да арбузах проявятся, тогда уж и князю будет что доложить, предъявить Зимаве обвинения.

Взмыли в ясное небо гуси-лебеди — двенадцать сильных птиц в одной упряжке. Правила ими Прелеста — дочка заморского лекаря да простой птичницы с глухого хутора. Сидел в легкой небесной повозке отец ее Карлин, крепко за свои кузовки со склянками держался, чтоб над синим лесом не упасть.

Глядел писарь Ожега на девку такую бедовую, что и по латыни понимает, да лебедями в небесах править берется, понял, что жидковат для той невесты. Высоты — жуть, как боялся Ожега, у него и на колокольне голова кружилась, а тута вон…

Все перед Карлиным в пояс кланялись, а то, как скромница Желанья ремесло свое знала, об том мало кто догадывался. Давно уж она научилась птичьим полетом управлять, потому как от езды по княжьему тракту осколки лишь от склянок лекарских получаются. Проще было гусей-лебедей научить летать в одной упряжке, чем таки убытки постоянно терпеть. Коли муж твой — лекарь заморский, что в княжестве нарасхват — всем нужОн, тут уж придется самой придумывать, как ему до больных быстрее добираться да скло свое в тех поездках уберечь.

Не ждал Прозор Карлина в терему через три часа, да уж как обрадовался, когда гуси-лебеди из Раздольного на посадку заходить стали!

Глава 47. Прелеста лечит раны и показывает звезды

Ладошки уже припекало. Вроде и старалась Нежданка шишками перекидываться, долго в руках не держать, а все одно — касалась она яда смертельного. Княжичи тоже успели потрогать злые гостинцы. Воды срочно надобно, много воды чистой, чтобы промыть… Олег с Игорем как няньку-мамку с кувшином для умывания видят, так прочь бегут.

— А давайте в море играть? — шепотом спросила Славка у мальчишек. — Лодочки из бересты в корыте гонять будем? Водовороты крутить?

Хотели, конечно, княжичи гвоздь с ковалем ковать, да, ежели то пока откладывается, можно уж и с лодочками позабавиться.

Плескались все втроем в покоях княгини. Нежданка до этого руки свои в трех водах прополоскала, а потому уж воду в корыте раз пять уж им сменили на чистую. С тревогой смотрела Рогнеда на младших сыночков, на Славкины ладони. Никто за лужи на полу детей не ругал, только бы уж смыла всю беду колодезная водица.

Хорошо, Славка не дала мальцам с шишками кедровыми натешиться, весь удар на себя приняла. Не задела детей сила злая, а у няньки на руках ожоги волдырями вздулись да к обеду уж полопались. У Прозора тоже пара волдырей на правой ладони проявилась. Он хоть недолго совсем те шишки держал, да промыть водой опосля не догадался.

Пришел Карлин-лекарь заморский, на раны Славкины посмотрел, обработал порошком каким, похвалил, что вовремя беду она почуяла. Смертельный яд в тех орешках был, с ночи Зимава шишки в ковшике с зельем замочила, — нашли в ее покоях ту посудину. Да, и царь-ягоды для гридницы уже отравой через тонкие надрезы накачала — собиралась всех наследников Вязеля за раз уморить.

Судьбу Зимавы теперь князю решать. Водили Славку к самому Владивою, показывали ее волдыри на руках, рассказать велели все без утайки. Растерялся князь, не знал, как девчонку утешить, чем вину свою перед ней загладить, как благодарность выказать за то, что снова уберегла сыночков родимых.

Хотел он поначалу Зимаву пощадить, как все вскрылось. До конца не поверил Прозору, что давно та старалась Олега да Игоря со свету сжить. Собирался князь Белояра с матушкой до конца лета на дальний хутор отправить, чтоб поразмыслили о своем поведении, а потом обратно в терем воротить, как повинятся.

Да, уж понял потом, что давно Зимава обо всем подумала, сознательно злой выбор сделала, еще когда замуж за старого Вязеля пошла, тогда уж все решила. Раскаивалась ли она сейчас? Ни о чем баба, до власти жадная, не жалела, лишь обидно ей дюже было, что затея сорвалась, и все наружу выплыло. Шипела она князю проклятия в лицо да рыдала о горькой судьбе своих детушек. Кроме Белояра, оставались у нее четверо дочек замужних да младший сынок Сулимир, который давно в дружину определен был. Стояла дружина на учениях под Тыхтышами, в терему на празднике и без них не протолкнуться было — вертать всех в Град на пир не стали.

Прозор за те два дня, что судьбу Зимавы князь решал, еще заметнее поседел. Боялся, что разжалобит Владивоя хитрая баба, проявит снова князь великодушие, да то злом для княжичей обернется. Пока жива Зимава, не успокоится она, — одержима уж шапкой Вязеля, всю жизнь свою на то положила.

Белояра в амбар пленником кинули на время следствия. Ревел дурень от страху, на коленках перед Прозором и Рагозой ползал, о пощаде для себя молил, всю вину на мамку перекладывал. Хорошо, князь того малодушия не видал, а то даже рядом стоять с этаким — одна стыдобища.

Понял уж Прозор, что дурак Белояр ни сном, ни духом о матушкиных кознях не ведал. Да что-то и с ним решать надобно — нельзя в терему оставлять этого ленивца недалекого — мстить еще начнет, как поймет,