– Ну, о чём разговор! Я тебя мало, что ли, обижал? И сгоряча и с холоду.

– Научился. Абракадабринки складывать.

– С кем поведёшься…

Они остановились у тёмно-рыжей скалы, похожей на золотой громадный самородок, неведомой силой вытолкнутый из-под земли. Помолчали. Хорошо кругом было, тепло и уютно от красок цветущей весны – и никуда уходить не хотелось. Так хорошо зачастую бывает на пороге в другую жизнь, когда приходится от сердца отрывать всё привычное, милое и ненаглядное.

Граф, на прощание обняв Оруженосца, ощутил прилив такой горячей любви и нежности – слёзы засверкали, вскипая на глазах.

– Абрам Арапыч! Дорогой ты мой Белинский! – Он крепко стиснул старика. – Азбуковедыч! А может быть, и ты со мной?

– С кувшинным рылом в калачный ряд? Ну, ты меня расхохотал.

– А что? – Граф улыбнулся, отстраняясь от него. – Вполне симпатичное хрюкальце.

– Ну, не скажи, не скажи. Дедушка – не девушка. Такого, как я, с той горы так турнут, что и костей не соберёшь. Нет. И я рад бы, но… Закон… – Оруженосец развёл руками. – Закон суров, но это закон. Вот уже и забыл, как это будет звучать по латыни.

– Dura lex, sed lex. Кажется, так?

– Так, так. Дура лекс, сед лекс. Молодец. Пятёрку ставлю. Ухватку славлю.

И опять немного помолчали.

– Ну, хорошо. – Граф ещё раз обнял сарика, по спине похлопал. – Спасибо за всё. Спасибо и низкий поклон.

– Да не за что, сынок, такая моя служба. – Абра-Кадабрыч вздохнул. – Долгие проводы – лишняя проза. Иди. – Он посмотрел на седую голову горы. – Там тебя ждут, но оркестра не будет, и хлеба-соли не приготовили. Великая вершина мастерства – это порог, это философский камень преткновения перед той волшебной областью, куда ты стремишься. Ну, с Богом, сынок!

* * *

Уныло глядя под ноги, старик вернулся в зимовьё. Пустое и прохладное, оно показалось отчаянно осиротевшим. И в эту минуту старик вдруг очень явственно – ярко и жарко – ощутил родство, единство крови со своим учеником. «Вот ведь как привязался! Сердцем прирос!» – размышлял старик, едва не плача. И даже остатки дождя на окне дрожали и стекали – витиеватыми слёзками. Азбуковедыч достал бумагу – лунные листы, оставшиеся после работы ученика, – хотел продолжить биографические наброски под названием «История гения». Но работа в этот день не шла на ум. И старик только поставил на бумаге дату и время, когда свершилось это событие в жизни будущего Златоуста – восхождение к Великой вершине мастерства. Событие, как записал Старик-Черновик, «судьбоносное и судьбозвёздное». Он тогда ещё не знал, что это расставание – на веки. То есть, нет, не навсегда, но только в будущем он уже встретит совсем-совсем другого человека, только внешне маленько похожего на того отчаянного парня, который мечтал о высоком призвании Златоуста.

1

История помнит великие войны, из века в век грозобойно гремевшие на просторах земли. Войны Александра Македонского, например, – ещё до нашей эры. Византийско-персидские войны шестого и седьмого веков. Завоевания викингов. Крестовые походы. За многие века много пролито крови и слёз – ручьями ревели, расплывались озёрами. Но никогда ещё в истории Земли не было, кажется, такого побоища, которое случилось в те поры вот здесь – на берегах Житейского моря, неподалёку от бухты Святого Луки.

За эти благодатные края современные «красные» и современные «белые» развернули жуткое сражение в горах и долах. Теперь уже мало кто вспомнит, сколько длилась дьявольская бойня – время на циферблате истории словно бы остановилось. Зато солдатам и офицерам крепко запомнилось нечто другое.

Целую вечность беспробудно проспавшие после грандиозной мясорубки и после такой же грандиозной попойки по случаю победы, солдаты и офицеры наконец-то прочухались на рассвете.

– Братцы! Глянь-ка! – заметил кто-то первый, забинтованным обрубком руки потыкав куда-то в сторону берега. – Красное море! Как так? А Житейское где? Где же мы есть?

Полководец Властимир Нечестивцев, оказавшийся рядом, одёрнул солдатика:

– Красное море, чтобы ты знал, это внутреннее море Индийского океана. Это море находится между Аравийским полуостровом и Африкой. В тектонической впадине, чтобы ты знал. А это, солдатик, пылает заря. Заря долгожданной победы.

Умеют командиры красиво говорить, да к тому же с ними не поспоришь. Однако через несколько минут, когда солдаты кучами спустились умываться, портянкой утираться, – ахнули прокуренными глотками, охрипшими от матерков.

– Вот тебе и титаническая впадина, – пробормотал Бычий Глаз, крестясь тою же самой рукой, которая совсем ещё недавно давила на курок и свинцовыми очередями крестила спины и груди своих собратьев.

Вся бухта Святого Луки наполнена была горячей кровью – кровью вчерашней Гражданской войны. А получилась вот какая штука. Пока солдаты и офицеры праздновали победу, пока дрыхли без задних ног, – кровь, безжалостно пролитая в горах и долах, ручьями прокатилась по камням, по кустам – и наступила жуткая заря победы, которую позднее будут называть победой над здравым смыслом и частенько будут вспоминать легендарного царя Пирра, который воскликнул когда-то: «Ещё одна такая победа – и мы погибли!»

После этой пирровой победы в страну пришла эпоха перемен – пришла как стихийное бедствие, как землетрясение или извержение вулкана. Изменилось даже название страны. Правительство, границы, знамя, деньги – всё изменилось. И даже солнце, кажется, теперь всходило в той стороне, где раньше было гнездо заката. Ураган, со страшной силой и молодецкой удалью прокатившийся по просторам Отечества, перевернул кверху дном всё, что только можно было перевернуть. Разрушились привычные причалы. На высоких крепких берегах погасли маяки, долгое время верой и правдой служившие людям. И горю, и отчаянью той лихой поры – ни конца, ни краю не предвиделось. Однако же милостив Бог! Год за годом – с трудом, со скрипом, стоном – жизнь понемногу налаживалась. Бухта Святого Луки, когда-то огненно-красная от крови Гражданской войны, постепенно светлела, приобретая цвет привычного аквамарина. Житейское мутное море, поглотившее обломки кораблекрушений, с белой пеной на губах перебесись, медленно входило в берега, только берега уже другие, которых прежде не было на лоциях, на картах. Да и корабли теперь уже другие сюда причаливали – всё больше корабли с весёлым Роджером. И вот что удивительно: раньше эти корабли считались пиратскими, а теперь это были друганы и помощники. Они доставляли вкусную провизию, добротную одёжку, а взамен того грузились ниже ватерлинии – за моря-океаны увозили кондовый русский лес, русскую нефть, русское золото. А через какое-то время вместо русского леса – сюда приплывали горы заморских деревянных финтифлюшек. А золото сюда возвращалось в виде колечек, серёжек, браслетов, кулончиков и цепочек. А вместо изумрудов и алмазов – разноцветные и разнокалиберные бусы, бисер.