Все действительно оказалось до банальности просто. Много летназад и Глымов, и погибший художник Сушков, и Гаврилова жили неподалеку друг отдруга. Молодые люди знали друг друга с детства. Правда, потом долго невиделись, пока уже взрослыми людьми не встретились вновь. Но не этообстоятельство было для нас самым интересным. Глымов, по рассказам его бывшейсоседки, охотно заводил романы на стороне. Результатом одного из такихувлечений стало рождение мальчика, которому дали имя Борис, отчество он получилВасильевич, хотя отец категорически отказывался признать его своим ребенком. Вконце концов женщине стало обидно, что родной отец ходит мимо мальчишки, делаявид, что не замечает его, и она поменяла квартиру на жилье в другом районе. Поиронии судьбы, через несколько лет в соседнем доме получил долгожданнуюквартиру и Глымов. Но теперь он совершенно по-другому отнесся к мальчику.Может, остепенился, а может, понял, что другого сына у него уже никогда небудет. Он помогал парню деньгами и всячески демонстрировал свою любовь. Когдаостался вдовцом, даже хотел жениться на своей прежней возлюбленной, чтобы семьяпосле стольких лет воссоединилась, но мать мальчика, а тогда уже молодогочеловека, категорически этому воспротивилась. Видно, обида еще жила в ней и давнююлюбовь сменила ненависть. Теперь она на Глымова не обращала внимания и дажеимени его не упоминала, хотя сыну видеться с отцом не препятствовала. А потомпарень погиб. Покончил жизнь самоубийством или был убит любовником девушки, скоторой он собирался связать свою жизнь. Горе не объединило его родителей, икаждый свое переживал по отдельности,

— Поехали в больницу, — сказал Артем. — Мнесообщили, что ему стало лучше.

В десять часов утра мы были у здания больницы. Тут же прошлив отделение, не вызвав ни у кого ни вопросов, ни особого внимания. Артемпостучал в пятнадцатую палату, услышал «да», и мы вошли. В палате находилосьтрое мужчин. Двое лежали на своих постелях, ожидая обхода, Глымов сидел возлеокна, разглядывая ветви березы, что легонько постукивали по стеклу.

Когда мы вошли, он повернулся, потом медленно встал, держасьза подоконник, и пошел нам навстречу.

— Идемте в коридор, — сказал он тихо. В коридореон устроился на диване, вздохнул и пробормотал, не глядя на нас:

— Я знал, что вы придете. Докопаетесь. Я и не думал ееубивать, не знаю, что на меня нашло. Она моего сына погубила, она… мерзкаяшлюха. Но я не думал… а когда увидел ее, пьяную, полуголую… она меня зашампанским посылала, сбегай, говорит… это я ей побегу, еще в ноги поклонюсь,что на работу пристроила, а сына… Ну, и случилось со мной что-то, в глазахпотемнело, и я… убил, одним словом. Испугался, конечно. Кому в тюрьму охота… Нопотом решил, что пойду и все как есть расскажу. Но смелости не хватило. А когдаузнал, кто этот ее ухажер, подумал: такому в тюрьме как раз и место… хотя знал,что вы докопаетесь. Чувствовал. Чего теперь? Арестуете?

— До суда, думаю, можно будет ограничиться подпиской оневыезде, — ответил Артем, с сочувствием глядя на старика. Может, о своихдетях вспомнил. У меня же старик сочувствия не вызывал, какую-то брезгливуюжалость — да, но не сочувствие. А потом я подумала, что не мне его судить, имне стало даже хуже. Жизнь так устроена: спасая одного, ты роешь яму другому.Может, от этого и скребли на душе кошки.

— Ты поезжай, — сказала я Артему, — а у меняздесь дело.

— В больнице? — удивился он. — Чего ты мнеголову морочишь?

— Я что, не могу сходить к врачу?

— К какому врачу?

— Тебе мой врач без надобности.

— А-а… так бы и сказала.

— Так я и говорю.

— Надо бы это… отметить, — покаянно добавил он.

— Отметим, — я махнула ему рукой на прощание инаправилась в поликлинику.

Администратор на четвертом этаже сказала мне, что жилец изчетыреста семнадцатого у себя. Гостиницу Стас выбрал неплохую, но далеко нелучшую в городе, и номер, конечно, самый обыкновенный. Со старыми привычками непросто расстаться, хотя он без пяти минут миллионер. Я постучала, он открылдверь и улыбнулся.

— Рад, что ты пришла, — сказал он

— Сейчас ты еще больше обрадуешься. — Я протянулаему пластиковую папку с бумагами. — Можешь забрать бабушку хоть сегодня.

— Ты это серьезно? — не поверил он.

— Абсолютно. Я же обещала помочь, вот и помогла.

Я направилась к двери. Стас заволновался:

— Куда ты?

— У меня есть дела и помимо твоей бабушки.

— Подожди. И что дальше?

— Дальше? Ты заказываешь транспорт на историческуюродину. Не думаю, что это вызовет особые трудности. Деньги у тебя есть.

— Ты же прекрасно понимаешь, что я не об этом.

— А о другом и говорить не стоит, — широкоулыбнулась я.

— Чепуха.

— Чепуха то, что ты сейчас намерен мне сказать. Тебе убассейна лежать надоело, вот и все. Так что твои рыцарские подвиги меня невпечатляли.

— Да не любишь ты своего Тагаева.

— Откуда тебе это знать? Люблю, не люблю…

— Я знаю. Я…

— Т-шш, — прижала я палец к губам. Ипродекламировала:

— «Любимый мой вчера убит, любимый мой в гробу лежит, исолнца луч навек погас, мой милый не откроет глаз».

— Что это за чушь, скажи на милость?

— Это шотландский классик. Когда-то давно я любилачитать книги, но это не пошло мне на пользу.

— Ты его не любишь, дура, мать твою, — не выдержалон и на мгновение стал похож на себя прежнего, хотя теперь у него было другоелицо.

— Точно, — кивнула я. — Дура. А ты всегда былочень разумным парнем. Чего ж тебе тогда так тошно, Саша? Не явился бы ты сюда,будь все по-другому. Я сначала подумала, ты снова взялся за старое, оказалось,что все даже хуже…

— Ты мне мстишь, сучка, вот и все. Только кому тыделаешь больнее?

— Уж точно не тебе, — усмехнулась я, направляясь кдвери, распахнула ее и сказала:

— Кстати, ты бы поторопился убраться отсюда. Не одна ятакая умная, вдруг сообразят ненароком, кто ты такой, герой. — Я махнуларукой и добавила:

— «Аста ла виста, беби!»