– Да что ж за наказание, – Глеб вздохнул тяжко, оглянулся. – Сын при жене? Может, внуки у тебя есть, а?

– Не сыскал еще жены. Разборчивый аж до трясучки. Абы к кому не полезет, – вздыхал Кудим, жалился.

– Ну так вот тебе моя воля, – Глеб приосанился. – Вторым днем жди меня на подворье. Такую деваху приведу, что возрадуешься и в ноги мне поклонишься. Рыжая, веселая, да не безмозглая. Купечествует, наилучшие пряники во всем Новограде. Вмиг дом твой повеселеет, верь мне.

– Княжьей волей? – Кудим сунул подмышку связку берёст, почесал макушку. – Тогда не отворотится. Благо тебе, Глеб Новоградский. Так что о насадах, а? Не порешили еще. Причалы двигать, нет ли?

– Кудим, хороший ты мужик, мозговитый, но если сей миг не уйдешь, я тебе голову набок сверну и скажу, что так и было, – Чермный не шутил, злился.

Владка зажимала рот ладошкой, боялась смеяться громко.

– Как скажешь, княже, – Кудим поклонился и пошел, приговаривая: – Насады не считаны, причалы худые. За все одному хвататься, пуп надорвешь. Град без догляду порушится.

Глеб проводил тяжелым взглядом докучливого, а потом заметался меж дерев, выискивая:

– Да где ж ты? Ужель обманула, Влада? – брови изогнул печально, а вот того ведунья не снесла и бросилась к Чермному.

– Глеб! – летела к нему птицей, руки в стороны раскинула, едва не пела от счастья.

Добежать-то не успела: Глеб ринулся навстречу, подхватил и крепко прижал к груди:

– Где ж пряталась? – целовал теплую макушку. – Давно ль ждешь, Влада? Прости, торопился, да вот прилип ко мне…

Владка зажала его рот ладошкой, хотела слово молвить, а язык не послушался. Вздохнула раз, другой едва не заплакала, когда почуяла – целует Глеб ее пальцы.

– Глебушка, всегда ждать буду, – опамятовела. – Где б ни был, дождусь, – и наново замолкла.

– Давно бы так, – выговаривал, сиял улыбкой, ласкал горячим взглядом. – Владка, разочтись со мной. За все печали мои заплати. За все дни, что по тебе убивался.

– Разочтусь, любый, – потянулась обнять, провела ладонью по лицу дорогому. – Проси, что хочешь.

– Тебя попрошу, Влада. Моей стань, со мной будь. В моем доме живи, провожай и встречай. Люби крепко и жарко, – целовал Глеб гладкие щеки ведуньи. – Меня слушай и со мной говори. Для меня надевай очелья шитые, передо мной красуйся богатыми нарядами. Со мной смейся и мне улыбайся. Не таись от меня, не прячься.

– Как скажешь, князь, – принимала поцелуи горячие, цеплялась за шитую Глебову рубаху: подгибались колени, дыхание сбивалось и сердце выстукивало, словно выпрыгнуть хотело.

– Не смей, – Чермный ласковой рукой снял очелье богатое с Влады, кинул в траву высокую. – Я для тебя Глеб, а уж после князь. А лучше – любый. Скажи еще раз, окаянная. Сколь ждал от тебя.

– Любый, – шептала в горячие губы Чермного. – Единственный, – говорила и слушала, как колотится сердце Глеба, видела, как темнеют его глаза, как разгорается в них пожар.

Опалил князь взглядом и прижался губами к ее губам, не дал вздохнуть, не позволил руки поднять. Сам жадно тянулся обнять, ухватить за долгие солнечные косы. А уж после Владка и не разумела – то ли видение ее давешнее сотворилось, то ли иное что, но отрадное и сладкое до дрожи и вскрика.

Глеб тянулся к опояске Владкиной, снимал нетерпеливо, путался в завязках, но сдюжил и откинул подале звенящую связку оберегов. Замер на миг, а потом ухватил рукой за шею, потянул к себе и наново принялся целовать. Владке осталось лишь вздыхать, цепляться за широкие плечи Глеба да гнуться послушно в крепких руках.

Счастьем окатило Владу. Не сдержала долгого стона, когда почуяла на шее горячий и жадный поцелуй. Вспомнила сладость ласки от мужской руки, которую успела позабыть за две зимы с половинкой. С того и вовсе стыд обронила, толкнула от себя Глеба, сама распутала ворот бабьей рубахи, стянула ее с плеч, а миг спустя и вовсе скинула одежки в траву. Шагнула к любому, поцеловала так крепко, как только смогла и прошептала сбивчиво:

– Что ж медлишь? Зачем мучаешь?

– За тебя боюсь, Влада, – руки его метались по тугому телу, торопились приласкать и грудь высокую, и спину нежную, и шею тонкую. – Загрызу ведь…удушу… не отпущу – шептал, задыхаясь.

– Не отпускай…

Только и успела молвить. Глеб потянулся скинуть с себя рубаху; тянул быстро, трещала ткань крепкая. Владка взгляда не могла отвести от гладких плеч, от тугого живота Глеба, ждала и дышать забывала. Чермный не промедлил, подхватил ведунью и прижал спиной к шершавому стволу.

Владка охнула счастливо, когда горячий Глеб прижался крепко к нагому ее телу, будто прошелся шелком по груди, по животу. Хотела сказать, как люб он ей, как дорог, а не до слов стало. Любовь жаркая все смела, оставила лишь радость, дурман и сладость.

Сколь долго была Владка меж сном и явью – неведомо. Очнулась в траве, прижатая тесно к горячему Глебу. Дышала заполошно, хватала открытым ртом воздух. Бессильная, счастливая и одурманенная.

– Влада, – Глеб дернулся, ухватил за плечи. – Скажи, что явь это, что не волшба дурная. Не верю. Так не бывает.

– Не знаю, – только и смогла выдохнуть. – Если и ворожил кто, так уж точно не я.

– В глаза смотри окаянная, – подмял под себя счастливую ведунью. – Не врешь… Не врешь ведь, Влада?

– Дурной, – обхватила ладонями его лицо, целовала куда придется: в лоб, в щеки, в губы. – Дурной ты. Люблю тебя.

– А через кого я дурной? – едва не мурчал котом, тянулся за лаской. – Все ты, окаянная.

– Виновата, во всем виновата, – смеялась Влада.

– Поздно виноватиться, – Глеб потянулся целовать белую шею. – Люби теперь дурного…

Глава 36

– Глебушка, просыпайся, – голос ласковый, мягкий. – Солнце взошло, любый.

Чермный жмурился и глаз открывать не желал: уж очень хорошо было лежать на мягкой траве и обнимать теплую Владку. Однако ж пришлось. Да не потому, что понукал кто, а потому, что хотел заглянуть в глаза жемчужные.

Увидел и замер. Влада светилась, согревала взором, нежила улыбкой ласковой и гладила