– Испей. Глотка, чай, высохла, – дождался пока тощий примет подношение: – Скоры мне враги. Были, есть и будут. Ты не дурак, разумеешь, что живым Нежату оставить, на себя беду накликать.

– Разумею, княже, – кивнул Ростих. – Зарок дам, что от него беды не случится. Костьми лягу, но удержу от дурости. Живь ему оставь. Надо тебе виноватого сыскать, меня наказывай. Хошь руку отсеки, хошь ногу. Можешь и голову с плеч снести, только кто ж с Нежатой останется?

– Хитёр, – хмыкнул Чермный. – Найдешь, кто варягов позвал в Новоград, отпущу Нежату. Род его в Новоградских, Плесковских и Ладожских землях не оставлю. Упреди, чтоб пожитки собирали, вторым днем никого тут быть не должно. Увижу, пусть на себя пеняют. Разумел?

– А чего искать-то? Вольга Скор. Он со Свенельдом по морю ходил почитай зим пять. Не знал? Как княжить собрался, Глеб? Всем веришь, ничего не ведаешь, – Ростих бровь изогнул.

– Вольга Скор со Свенкой расплевались еще вторым годом. Кого выгораживаешь, пёс? – Чермный встал с лавки навис грозно над тощим. – Отвечай, скотина!

– Княже… – Ростих посинел, затрясся. – Смилуйся…

– Вон как? Милости просишь? Так вот тебе моя милость. Ты навел варягов. А сюда явился потому, как за живь свою опасаешься. Думал, напоешь в уши, что предан Нежате, что за друга хоть в огонь, хоть в воду и Чермный сопли начнет утирать от жалости? Кто мертвяка кидал в колодезь?! – ухватил тощего за грудки и встряхнул.

– Княже, не я! Богами светлыми клянусь! Не я! – Голова Ростиха моталась из стороны в сторону, глаза выпучились.

– Кого подкупил, гнида?!! – Глеб вызверился, треснул дюжим кулаком по носу тощего: кровь потекла, да скоро так, обильно.

– Пощади-и-и-и, – скулил Ростих. – Все скажу…

– Говори, – Чермный не отпустил рубахи тощего, сжал сильнее.

– Я! Я навел! – от страха у Ростиха голос прорезался. – И на Скоров перевалил! Твари жадные! Все под себя, а мне, верному, крохи!! Пусть сдохнут!

– Что варяги сулили?

– Злато обещали, много… – тощий будто обессилел, обмяк.

Глеб отпихнул от себя сухонькое тело, вытер руки о рубаху и крикнул дядьку Вадима, что сей миг и взошел в гридню, будто за дверью дожидался.

– Дядька, слыхал? – Глеб наново принялся глотать квас. – Челядинца-травника стереги, этого в другой подклет. Завтра вече созывай. Все на том, – отвернулся и не стал смотреть, как двое крепких воев, по наказу сивоусого подхватили скулящего Ростиха и потащили вон.

– Злато… – шептал Глеб, глядя в оконце. – Везде злато окаянное. Доколе?

Едва не потонул в злобе, но вспомнил о Владе, о глазах ее теплых, о руках ласковых и любви жаркой, что дарила щедро. Задышал легче, словно груз тяжкий вдвое легче стал.

– Матушка, ты тут ли? Заходи, знаю ведь, что в сенях топчешься, – Глеб улыбки не сдержал.

– Сыночек, – Людмила вошла, сторожко оглядываясь. – Что стряслось-то? Крик, ор. Не дом, а поле ратное.

– Вот что, мать, времени тебе два дня. Расстарайся, пир свадебный надобно. До сбора нови хочу успеть. Пособи.

– Глебушка, счастье-то какое! – кинулась на грудь, обняла сына. – Все сделаю! Ради такого случая, в лепешку расшибусь. Княжья свадь, это ж дело непростое! Глеб, ужель Владушка согласилась?

– Не спрашивал, но, чаю, не откажет, – Глеб снова улыбался, смотрел, дурной, в оконце, а видел не дуб располовиненный, а Владкины косы, что поутру так красиво улеглись на его груди.

– Не откажет, – Людмила пригладила волосы на голове сына, поцеловала в щеку. – Любит тебя, то не скроешь. Глаз у нее на тебя горит.

– Любит, – улыбнулся счастливо. – И она мне люба. Матушка, ступай. Мне с посадскими говорить надо.

– Пойду, – Людмила одарила хитрым взглядом. – Кликну челяди, разыщу помощников. Чай, княжьей мамке отказу не будет. Глебушка, а можно в закром-то лезть? – дождалась кивка Глебова: – Так пойду я, а ты уж правь, сыночек. Не тревожься о хозяйстве.

Чермный и вида не подал, всего лишь поклонился матери, разумея уж, что отправилась не в закром, а к Владке. Того не опасался, знал, что ведунья матери приглянулась.

А потом в гридню вошли посадные и начался разговор, тяжелее которого у Глеба еще не было. Ввечеру – уставший, злой – пошел к хоромам Божетеха. Обрадовался, как подлеток, увидев на крылечке Владку.

– Глеб! – вскрикнула счастливо, бросилась обнять. – Устал, любый? Сейчас я, сейчас.

Провела теплой ладошкой по лицу, и будто смахнула злость, ярость и тревоги долгого и суматошного дня.

Глава 37

– Влада, идем, – Глеб взял ведунью за руку, приласкал ее ладошку теплыми пальцами.

– Постой, – хотела уйти, но не смогла отчего-то.

Смотрела, как отбитая у варягов ладья отваливает от берега, как налегают работные на весла и правят на широкую воду. Среди всех иных видела Влада Нежату – первую свою любовь – глядела на него неотрывно, прощалась молчаливо. Вече порешило изгнать Скоров с новоградских земель, и нынче уплывали в неизвестность мужи, жёны и дети крепкого и богатого рода. Увозили с собой злость, обиду и наполненные страхом сердца. Особо после жуткой расправы новоградцев над Ростихом: дружинные ярости не сдержали, вздели на копья тощего.

– Влада, без ножа режешь, – злился Чермный, выговаривал. – На него смотришь? Отпустить не хочешь? Накажешь плыть за ним, к тебе вести?

Вздохнула тяжко ведунья, отвернулась от полноводного Волхова и посмотрела в темные Глебовы глаза: ярость там и любовь горячая, а промеж них ревность колючая.

– Сколь еще поминать станешь? – брови изогнула печально. – Ужель не веришь мне? А, может, не нужна стала? Ты скажи, любый, скажи сейчас, пока обряд не сотворили. До полудня всего ничего…

Голову чуть склонила, из-под опущенных ресниц глядела, как брови Глеба сошлись грозно у переносья. Видела, как сжались кулаки, как плечи затвердели.

– Слов таких не говори мне боле, – ярился Глеб. – Влада, может, ты раздумала?

Сквозь злобу Чермного, сквозь ревность его, видела Влада, как затаил он дыхание, как нетерпеливо ждал ответа.

– Глеб, – не выдержала, подалась к нему, – я тебя выбрала. Своей волей и по своей любви, – безо