всякого стыда обняла Чермного, не посмотрела на тех, кто пришел на берег увидеть, как уходят Скоры.

Сей же миг почуяла, как Глеб обнял в ответ, прижал к себе.

– А и свезло мне, Влада. Свезло так, как и не чаял. Не встреть я тебя, так по сию пору шатался по земле волком неприкаянным. Не помнил бы дня вчерашнего, не думал бы о завтрашнем. Иному кому никогда не скажу, а тебе вот говорю – сила моя, это ты. И радость тоже ты. Помни о том, и знай, если исчезнешь, так и моя жизнь порушится.

– Верю, Глебушка, – прижалась щекой к широкой груди Чермного, едва слезы не лила. – Тогда уж и ты знай, никого другого мне не надобно.

Прикрыла глаза ведунья, слушала, как бьется сердце Глебово, разумела, что счастье рядом, совсем близко. Редкий миг, драгоценный. Такой, что не забыть до конца дней.

– Глебушка, пора мне, – пригладила ласковой рукой крепкое плечо Чермного. – Беляна ругать станет, ждет ведь к обряду собирать.

– Ступай, – поцеловал в лоб, вздохнул тяжко и выпустил из рук ведунью. – Влада, не придешь к реке, волоком потащу.

– Князьям не отказывают, – улыбнулась хитро да и пошла себе.

Знала, что вослед смотрит неотрывно, чуяла, что за ней пойти хочет, а с того шаг стал легче и отраднее. Влада едва удержала себя, чтоб не оглянуться на Чермного, но сдюжила. Головы не повернула, разумела, что посадные к князю двинулись: дела-то не ждут. Свернула скорее за первый торговый ряд, что выстроили за ночь. Шла, старалась улыбку дурную скрыть, а она, окаянная, не поддавалась.

– Нет, вы гляньте на нее! – как из-под земли выскочила перед ведуньей рыжуха. – Бегаю как шальная по городищу, разыскиваю, а она тут ходит. Владка, очнись! Обряд нынче, а ты и в бане не была, и с Божетехом не говорила! Не по уряду! – ухватила за руку крепенько и за собой потащила.

Новоградцы, завидев Владу, улыбались, но сторонились. А как иначе? Волхва, невеста князя, откуда ж взяться сердечности? Ее стяжать надо, такого дара легко не получишь, к нему путь долгий и трудный. Уже то было отрадно, что не отворачивались, смотрели в глаза без опасения и вослед не шептали заклятий обережных.

– Влада, стой, – Беляна застыла посреди проулка. – Спросить хотела, чего к тебе в ночи прибегала Нежатина жёнка?

Ведунья улыбку с лица смахнула и голову опустила. Разумела, что рыжуха не отлипнет, да и самой хотелось высказать то, о чем думалось и горевалось:

– За мужа просила. Хотела, чтоб к нему пошла и ....

– Вот бесстыжая! – рыжая вспыхнула злобой. – Нежата едва Глеба не прибил, а она к тебе за подмогой подалась?! Прогнала ее?

– Нет, – Влада покачала головой: звякнули тоскливо долгие навеси. – С ней пошла. Помогла.

– Скажи мне, подруга, ты с мозгами или без? – рыжая руки в боки уперла.

– Беляна, я б не пошла, да Мирослава с сыном явилась. Знаешь, он такой еще маленький, а глаза как у пожившего. Его пожалела. Да и провидела....

– Что? – рыжуха глаза выпучила от любопытства. – Что?!

– Добрыня при отце вырастет, обиды в себе таить не станет. Запомнит меня. Беляна, ты ведь разумеешь, что месть кровная101 не шутка. Ушли Скоры из городища, но ведь и память с собой унесли. Ярятся на Глеба, он всю их явь перевернул. Жили сладко, а ушли гадко. Вернутся и помстят. Не они, так дети. Не смогла я отказать, не захотела злобу взращивать. Ее и так много опричь. Разумеешь ли, Белянушка?

– Батюшка Род… – выдохнула подруга. – А что Нежата?

Тут Влада и вовсе отвернулась, не знала как обсказать увиденное. Но себя пересилила и молвила:

– Беляна, а ведь любил он меня. И по сей день любит. Любовь его кривая, вот прямо как сосенка на бережку, что ввысь тянется своим путем, изгибается, лучшего места под солнышком ищет. С того и некрасивая, неказистая. Но ведь и она сосна, и те, кто рядом – высокие и прямые. Ее как ни назови, она собой и останется.

– Мудрено говоришь, – Беляна лоб наморщила. – Ты к чему это все?

– К тому, что и на мне вина. Удержи я его в Загорянке, оставь подле себя в Черемысленском лесу, так и не случилось бы бед. А ведь могла бы…

– Беды бы не случилось, но и счастья не привалило. Теперь Глеб рядом. Ужель променяла бы его на того?

– Никогда!

– Ты уж сделай милость, Глебке своему об Нежате не рассказывай. Ревнючий он, горячий. Я смолчу и ты смолчи. Разумела? – Беляна обняла подругу, поцеловала в щеку.

– Смолчу, – Влада обняла рыжуху в ответ.

Постояли малое время, а потом опамятовали и бегом к хоромам! Обряд-то вскоре, а стало быть, уготовиться надо.

В дому тихо, несуетливо. Исаак в гридне на лавке, у его ног старый обелесевший пёс. Возле окна толстопузый – молчаливый и насупленный.

– Явились, курёхи? – Божетех принялся выговаривать. – Где бегались, окаянные?

– Дяденька, прости, – Влада шагнула к волхву, обняла. – На причале была, смотрела…

– Знаю, – кивнул. – Так спросил, чтоб тишины не слушать. Влада, обряд сотворю, одно скажи – требу кому возвести?

– Двоим, дяденька. Ладе и Ягине. Так и связывай холстинку, их милостью мы с Глебом вместе и живы.

– Двоим… – хмыкнул. – Ладно, сотворю. А не осерчают, что ровняешь их?

– Нет, дяденька.

– Ужель, уговорилась? – Божетех изумился, брови высоко поднял.

Владка не ответила. А как иначе? Божьи дела божьими и остаются. О них много знать не надобно, лишь верить и уповать.

– Почто ее печалишь? – встряла рыжая. – Дай хоть соберу подругу! Не за себя, так за нее порадуюсь!

– Вот молчала ты и отрадно было, а рот открыла, так все псу под хвост, – принялся ругаться толстопузый. – Скорее бы тебя Кудимов сын со двора свел, докука!

– Кто? – рыжая рот открыла, да так и замерла.

– Кто надо! Нычне на пиру и узнаешь, – подначил волхв, засмеялся ехидно.

Рыжая заморгала, оглядела всех, а уж потом и заголосила:

– Да что ж такое?! И помочь-то некому!