Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на предрассудки. Удивительно, что она может оборваться в любую секунду. Жаль, что я это поздно понял, осознал, когда чуть не потерял тебя.
Стюарт ласково улыбнулся, опустив взгляд на губы, которые Нэйтен только что облизнул. Ему хотелось коснуться их в эту же секунду, но он не знал, позволит ли Фостер сделать это. Нэйтен посмотрел в его глаза и после этих слов почему-то сразу простил практиканта, который буквально раскаялся.
— Хорошо, я прощаю тебя и позволю быть со мной, если ты пообещаешь, что больше никогда не сделаешь мне больно, — произнес Фостер, тяжело дыша.
— Обещаю, — ответил тот и нежно коснулся таких желанных губ.
Нэйтен сначала опешил, а потом поддался своим чувствам, полностью доверяясь практиканту и расслабляясь в его руках.
В этот момент он почувствовал себя таким счастливым.
Глава 47
Яркие лучи солнца пробирались сквозь темные шторы, оставляя желтые следы на серых обоях, постели и лице Эбби. Девушка немного поморщила носиком, прикрывая веки ладонью, чтобы избежать попадания света в глаза, вытянулась во всю длину, насколько это позволила сделать кровать, и перевернулась на другой бок, подложив под щеки руки в надежде заснуть.
Но сон, как назло, не возвращался к ней, поэтому она немного привстала, облокачиваясь на спинку кровати, и невольно улыбнулась. За окном, несмотря на то что в этом году весьма знойный октябрь, все еще выглядывало из-под тучек солнышко, пытающееся согреть жителей Лос-Анджелеса. Увидев рядом с собой Томаса, который мирно сопел в подушку, она еще раз улыбнулась, что придало ей заряд бодрости на весь день.
В этот момент ей хотелось кричать. Кричать не от боли, а от радости, от того, что наконец-то все хорошо: Ральф находится за решеткой, любимый человек рядом и никуда от нее не уйдет. В такие моменты ей не верилось, что все это происходило именно с ней. Казалось, что все это сон, сказка, которая вот-вот закончится, потому что не может Эбби Миллер быть так счастлива. Но нет, все это реально, она может коснуться своего парня, и он не исчезнет, не растворится в воздухе, подобно иллюзии, и от этого на душе становилось так тепло и уютно.
Эбби легла так, что их лица находились напротив друг друга. Она начала водить маленькими пальчиками по его лицу, волосам, невольно улыбаясь. Томас слегка поморщился, потому что ему было щекотно, но не отвернулся, а продолжал так лежать, как будто ему все нравилось.
Через несколько минут он открыл одно веко, потом второе, и заметил Эбби, что в упор смотрела на него, перебирая пальцами его темные волосы. Он невольно улыбнулся, после чего притянул ее ближе к себе, крепко обнимая.
— Доброе утро, милая, — шепнул он, целуя ее в макушку.
— Доброе, — шепнула она в ответ, все крепче прижимаясь к его груди.
— Сколько сейчас времени? — спросил брюнет, поглаживая ее по спине.
— Столько, что мы можем опоздать в академию, — протянула она.
— Тогда нам стоит поторопиться, — Томас отстранился, пытаясь подняться с постели, но Эбби одним движением руки притянула его к себе, нежно целуя в губы.
Уилсон тяжело вздохнул сквозь поцелуй, понимая, что без этого обряда, который случается каждое утро, она его не отпустит, поэтому нежно покусывал ее нижнюю губу, водя руками по спине.
— Эбби, сегодня вечером ничего не планируй, хорошо? — разрывая поцелуй, утверждал Томас.
— А что у нас вечером?
— Скажем так, я тебя занял на сегодня, а остальное узнаешь потом, — он улыбнулся, встав с кровати, и пошел в душ, чтобы проделать утренние процедуры.
Эбби же осталась сидеть на кровати, размышляя над тем, что же все-таки задумал Уилсон. Подобная скрытость вызывала в ней еще больше любопытства.
Что ей нравилось в Томасе, так это то, что он всегда делал ее счастливой какими-то мелкими, но искренними и очень приятными действиями: они могли лежать часами, пялясь в пустой потолок, разговаривая на различные темы, едва соприкасаясь телами, от чего по коже пробегали мурашки, и больше ничего не надо было; он мог ее успокоить, когда ей на самом деле плохо, сказав, что он рядом и что все хорошо. Казалось бы, незамысловатая фраза, а так много значила и так грела душу.
У Миллер было немного парней, а точнее, всего лишь один, но с ним она не чувствовала себя такой защищенной маленькой девочкой, гордящейся своим мужчиной. С Томасом же все по-другому. И ей просто хочется, чтобы эта начатая сказка никогда не заканчивалась, ведь конец не всегда приятный, правда?
Она натянула на себя одеяло, зарываясь в него с головой, погрузилась всем телом на кровать и бездумно смотрела в потолок вместо того, чтобы начать собираться на учебу. Миллер закусила нижнюю губу, накручивая рыжий локон себе на палец, предвкушая события сегодняшнего вечера.
Она любила Томаса за то, что этому мужчине свойственно делать неожиданные сюрпризы, какие-то приятные поступки, о которых не надо напоминать каждый день. Его не надо просить говорить, что он любит Эбби, просить дарить цветы и прочие подарки, потому что он делает это сам. Да, может, Томас и не так часто говорит Эбби, что он любит ее, но так ли это важно? Неужели просто слова могут согреть душу? Думаю, нет. Ведь все зависит от поступков человека: он может не говорить, что любит тебя, но будет делать все, чтобы это показать и доказать. Иногда поступки говорят больше, поэтому лучше слышать «я люблю тебя» редко, но искренне и от души, чем слушать это каждый день как одолжение.
И девушке это безумно нравилось. Нравилось то, что у них все происходило не так быстро, что с каждым днем они больше узнавали друг друга, что их отношения не похожи на другие. Да, в какой-то степени они были особенными. Было в этих отношениях что-то запретное, таинственное, но это только завораживало и придавало больше адреналина.
Миллер потерла переносицу, а ее щеки заметно побагровели, когда в комнату зашел Томас, завернутый лишь в одно полотенце, которое слегка обвивало его бедра, отвернулась, чтобы он не видел ее смущения, начинала что-то невнятное говорить, когда тот сказал, что ей нужно поторопиться. Уилсон заметил ее стеснение, что вызвало на его лице легкую улыбку.
Она такая маленькая и невинная, словно ангел, только что спустившийся с небес, пришедший сюда, чтобы оберегать его жизнь. Она такая хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, которая может разбиться или треснуть
