Я читал в газетах, что мои братья смеялись, разряжая свои автоматы в нечестивцев, танцующих в ночном клубе. Какая сила в этом смехе! Мы смеемся, а Франция рыдает. Мне хочется воскликнуть: наконец-то! Смерть застигла французов в вертепе разврата. Проклятие Аллаха пало на их головы. И это лишь начало. Безбожники своими руками разожгли костер, в котором будут корчиться в вечных муках.

Об операции, проведенной моими братьями, я узнал из телевизора. Картинку не показывали, но все догадались, что произошло нечто очень серьезное, – серьезнее, чем в случае с «Шарли». Меня охватила дрожь. Точно так же я дрожал в день 11 сентября 2001 года, когда самолеты халифата протаранили башни-близнецы. Я не сразу понял, почему я дрожу и почему плачу, глядя в экран телевизора. Я даже сам с собой заговорил вслух: «Почему ты плачешь? Тебе плохо? Почему ты дрожишь? Тебе страшно? Чего ты боишься?» Ответ пришел ко мне, рекой затопив все другие мысли. О, блаженство! В моей душе вдруг словно расцвел сад, в котором шелестели пальмы и вился виноград. Я дрожал не от страха. Не печаль заставляла трепетать мои члены. Нет, в тот день меня сотрясала дрожь ликования. В истории моего народа открылась новая страница; я познавал радость свободного дыхания и бесконечное счастье мести. Последователи истинной веры низвергли огонь на столицу нечестивцев; маяк мирового еврейства запылал в пламени пожара; храм, воздвигнутый ими на золоте, которое они крали у нас веками, обратился в руины и пепел. Никогда еще мои глаза не лицезрели картины прекрасней. Кара настигла неверных. Поймут ли они, что нет в мире иного Бога, кроме Вечно Живого?

Несколько лет спустя я во время поездки в Эр-Рияд вспоминал этот эпизод и охватившее меня ощущение счастья и покоя в разговоре с Азизом – одним из директоров «Аль-Раджи банка». Мы уже поддерживали партнерские отношения с этим исламским банком, но Монмуссо решил, что мы должны расширить свою финансовую деятельность за счет привлечения клиентов из Иордании и Кувейта. Азиз пригласил всех участников переговоров на ужин в пустыне. За нами в отель приехала целая кавалькада «лендроверов». Минут через двадцать мы свернули с автомагистрали на бетонную дорогу, которая заканчивалась автостоянкой посреди барханов. Азиз предложил мне разуться. Вслед за ним я поднялся на вершину бархана. Песок под ногами был и горячим, и прохладным одновременно. Мы стояли и смотрели на песчаное море, расстилавшееся в закатных лучах до самого горизонта.

– Что вы об этом думаете? – спросил меня Азиз. – Я стараюсь хотя бы раз в неделю приезжать сюда. Иногда даже ночую в палатке. Это удивительное место. Очевидно, потому, что в пустыне нет никого и ничего, кроме Бога. Бога и нас. Под ногами у нас – земля и песок, над головой – звезды. И повсюду – присутствие Всемилостивого Аллаха.

Внизу был раскинут лагерь – нечто вроде зоны приемов для частных вечеринок, с кухней и всеми необходимыми удобствами. Мы бегом спустились с бархана. Ливанские повара готовили супы, салаты и пончики с финиками; бедуины жарили на углях молодого барашка. По приглашению Азиза мы сели в низкие кресла, выставленные в ряд, чтобы мы могли сполна насладиться предложенным нам зрелищем. Мужчины в белых одеяниях, в куфиях, придерживаемых на голове эгалем, исполнили перед нами, то и дело падая ниц, танец пустыни, сопровождаемый гортанным пением. Барабанщики отбивали ритм; нас окутывала ночная тьма и приятное тепло. Потом вышел поэт и, став коленями на песок, начал читать стихи, обращенные к ветру и звездам. Ему аккомпанировал музыкант на сазе. Я ел баранину – руками, как прежде в доме матери, когда у нее еще были силы готовить праздничные блюда.

По возвращении в отель Азиз предложил мне зайти в бар, отделанный серым и розовым мрамором. Работали кондиционеры, и в помещении было почти холодно. Перед нами стайками проходили молодые женщины, с головы до ног закутанные в черный шелк, но в лабутенах с 12-сантиметровыми каблуками. В соседнем холле известная французская ювелирная фирма устраивала коктейль. Я никогда раньше не встречал таких красивых женщин. Из-под покрывал у них виднелись только глаза, но по блеску их зрачков я догадывался, какие совершенные у них формы и какая нежная кожа.

Мне тут же вспомнилось, как однажды мой друг Садек пригласил меня в марокканский ресторан в Двенадцатом округе. Садек как раз набирал на терминале пин-код своей банковской карты, расплачиваясь по счету, когда в ресторан вошли две молоденькие девушки. Стройные, с тонкой талией, довольно симпатичные и несколько возбужденные, возможно под хмельком. Они были в коротких юбках и с голыми плечами. Ресторан закрывался, и хозяин вежливо, но твердо указал им на дверь. Они повернулись, демонстративно крутя задницами, а потом одна из них произнесла по-арабски похабную фразу, в которой речь шла о сексуальных способностях пророка. Лицо Садека окаменело. Между бровей у него залегли две глубокие морщины. Он проводил девчонок угрюмым взглядом.

– У них нет ни капли гордости, – сказал он.

– Да ладно, милые девчушки, – возразил я.

– Я тебя умоляю.

– Садек, они такие юные. Они имеют право немного развлечься.

Прежде чем проститься, мы еще немного поболтали, стоя у дверей ресторана. Лицо Садека хранило все то же мрачное выражение. Он пожаловался, что все чаще испытывает горечь, понимая, что живет в обществе, которое катится на дно.

– Французы как будто погрязли в тине, – говорил Садек. – Достаточно посмотреть, что они показывают по телевизору. Каждый вечер одно и то же. И все стараются перещеголять друг друга в гнусности и пошлости.

– А у нас разве лучше? Я имею в виду в Марокко или в Алжире?

– В том-то и дело. Запад утратил душу, но это его трудности. У нас, арабов, своя проблема. Запад заразил нас своим материализмом и своими безумными идеями.

Я ничего не ответил.

Теперь я знаю, что он был прав.

Он покосился в сторону. По бульвару катили сотни молодых людей на роликах. Дорога перед ними была свободной – полиция перекрыла проезд транспорту, чтобы они могли развлекаться в свое удовольствие.

– Посмотри на этих ребят. Им весело. Они чувствуют себя беззаботными и свободными. Неужели ты хочешь, чтобы они стали похожи на те тысячи студентов, про которых говорят, что они в массовом порядке поворачиваются к традиции ислама?

Садек уставился на меня странно пристальным взглядом. Нам явно стало больше не о чем говорить. Он хлопнул меня по плечу и исчез в многолюдной, несмотря на поздний час, толпе.

Минули годы.

Я зол на себя за то, что обидел тогда своего друга. Сейчас, восхищаясь женщинами, передвигающимися под певучий шорох шелка, я сознавал, насколько изменился. Не знаю, почему я заговорил о своей жизни и о жизни своих родителей. Возможно, Азиз задал мне этот вопрос. Но я говорил и не мог остановиться. Во мне как будто прорвало плотину. Я говорил о том, как несправедливо во Франции, да и в других странах относятся к арабам. Я сам не подозревал, что способен на такую горячность.

– Мы – граждане второго сорта. Мы населяем гетто. Мне чудом удалось из него вырваться, но такие, как я, – исключение… Во Франции живет шесть миллионов арабов, и все, как правило, в чудовищных условиях. Не важно, как их называть – депрессивные городки или неблагополучные кварталы, – но повсюду творится один и тот же кошмар. Полицейские стреляют в наших братьев, а потом суды их же приговаривают к тюремным срокам. Наши фундаментальные права нарушаются, наших сестер вынуждают заниматься проституцией… Эти люди не верят ни во что, кроме своей силы и своих денег.