И снова ударила – наотмашь, так, что у чернавки клацнули зубы и запрокинулась голова.

Двинулась через холл, игнорируя собравшихся на шум обитателей дома. Толкнула тяжелую дверь, делая шаг в главную залу. Нирхасс, Амин и еще двое незнакомых ей гвардейца обернулись, с удивлением глядя на Айю. Ассур нахмурился, вставая навстречу своей женщине. Только он видел, насколько та напугана. Какой ужас застыл на ее ставшем словно восковым лице. Дернула рукой, вталкивая перед собой воющую Лили. Та упала перед длинным столом, за которым сидели мужчины, растянулась, пряча лицо и страшась подняться.

– Скажи ему! – скомандовала Айя, подходя к распластанному телу, вновь дергая мерзавку за волосы. – Говори! Или вашей проклятой Тьмой клянусь, я удавлю тебя голыми руками!

И Лили закашливаясь в рыданиях заговорила. Глотала слова, всхлипывала. Понимала, что живет последние минуты. Господин не простит подобного. Никогда.

Хозяин слушал не перебивая, не спуская с Айи внимательно взгляда.

Амин понимающе прикрыл глаза, отвернулся. Никогда прежде он не видел маленькую госпожу в таком состоянии.

Когда чернавка закончила, девушка наконец отпустила ее многострадальную голову, отшвырнула от себя. Выпрямилась, задрав подбородок, вперила острый, черный взгляд в ассура. Обманчиво ровным, холодным, чуть надтреснутым голосом произнесла:

– Мне не будет покоя, пока эта тварь жива.

Нирхасс только коротко кивнул.

Принцесса Ширрин подписала себе смертный приговор….

Айя не проронив больше ни слова покинула залу, неуверенным шагом возвращаясь в покои, где девушку ждала ее маленькая, бесценная жизнь. Ее искорка.

Уже поздним вечером, вошедший в комнату ассур нашел свою служанку сидящей у колыбели. По щекам ее текли, лились крупным градом немые слезы. Девушку трясло. Било нервной дрожью. Она прижимала к бледным губам изуродованные шрамами ладони, раз за разом прокручивая в голове образ замершей с подушкой в руках Лили. Замершей над ее ребенком. Над ее огоньком. Маленькой Саной, что безмятежно спала, окутанная материнской заботой, словно мягкими крыльями.

Долго обнимал ее. Успокаивал. Гладил. Целовал распухшее от слез лицо. Придвинув широкое кресло к детской кроватке, усадил свою госпожу на колени, укрывая их теплым одеялом. Айя отказывалась отходить от Саны, вновь и вновь переживая те страшные мгновения. Уснула – словно под лед провалилась, согретая его уверенным, надежным присутствием.

Нирхасс не рассказал ей, что кроме Лили этим вечером не стало еще четверых слуг, сознавшихся в сговоре с врагом. Кто-то из страха, кто-то из банального желания и веры в лучшую жизни при дворе, это было не важно. Всех их ждал один печальный финал.

А еще не упомянул господин и о том, что пришел ответ от Райна Кровавого, братоубийцы и узурпатора, свергшего собственного отца с трона и сославшего мать в монастыри на дальних островах, что притаились в водах теплого моря.

Юг спешно двигался на помощь своему врагу…

Шла неделя за неделей, тревога и страх крепли, опутывали маленький город стыдными, непростительными для этого жестокого мира узами. Угнетали. Уродовали. Дом словно замер, затих в ожидании следующего оглушительного удара. Обитатели его были точно безликие и бесплотные тени себя прошлых. Ходили тихо, почти не дыша. Ужас надвигающегося чувствовали все, но были не в силах остановить или вмешаться. Просто ждали, замурованные в темном, добротном камне и своей беспомощности. Обдуваемые ледяными ветрами, что вьюжили и лютовали, засыпали землю холодными снегами.

Нирхасс и Амин отсутствовали в Хасароне уже больше десяти дней, хотя обещали вернуться много раньше. Айя не находила себе места. Несчастную рабыню раздирало надвое от ужаса. Она с трудом держала себя в руках, старясь для Саны быть надежной и крепкой. Теплой. Управительница всячески пыталась успокоить свою госпожу, напоминая, что хозяин очень сильный и мудрый воин, что никогда и ничего не делает просто так. Разве что с ней – с Аей его действия не поддавались никаким разумным объяснениям. Но девушку это не утешало. Она подолгу стояла на крыльце и смотрела вдаль, мимо пепелища бывшего когда-то городом. Далеко за стену, где был искрящийся зимой лес. Румир стоял за ее спиной молчаливой тенью. Бдел, выполняя наказ своего командира.

– Они вернутся, – не выдержал гвардеец как-то, видя молчаливые, горячие слезы маленькой госпожи.

– Ты знаешь, куда они отправились? – не оборачиваясь, и зло смахивая влажную слабость с горящих щек, спросила девушка.

– Нет, Айя. Этого я не знаю. Но я очень хорошо знаю командира – они вернутся! Не сомневайтесь.

Бывшая служанка только кивнула в ответ. В те мгновения она почти ненавидела своего ассура, что оставил ее терзаться в мучительном неведении. Психовала. Хотела как в тех сопливых мелодрамах – бить посуду и кричать в пустоту дома о том, какой он невозможный эгоист! И чтобы осколки в разные стороны, чтобы навзрыд, громко и неистово. Слала ему в ночную, морозную пустоту страшные ругательства, а затем, словно пугаясь своих собственных мыслей, прикрывала глаза и молилась всеми известными ей молитвами. Просила. Умоляла. Закусывала губы.

– Только вернись. Вернись ко мне, – шептала, стискивая в холодных руках завязки теплого плаща.

И снова бесконечной чередой тянулись дни полные томительного, изматывающего ожидания. С короткими, уже ставшими привычными набегами врага. Тот словно намеревался взять их измором, извести постоянством своих подлых и скользких действий. Сдерживаемых разбушевавшейся непогодой. Зима лютовала, злилась на разошедшихся, глупых существ, вновь решившихся помериться властью и мощью. Силой. Что в сравнении с нею была смехотворно мала. Ничтожна. Сдалась, едва морозы стали сильнее, а пурга неистовее, заметая дороги и лазы высокими, непроходимыми сугробами.

В хозяйском доме стало заметно холоднее. Камины топились и днем, и ночью, гвардейцы срубали ближайшие деревья, тащили в казармы и дом сохранившееся с пепелищ, бывших когда-то домами. Айя переставила детскую колыбель ближе к огню, кутала малышку, почти не выпускала из рук. Доверяла ее только Тойре. Спала мало – урывками. Боялась проснуться и услышать страшную новость или звуки очередного, отражаемого солдатами Шаррихасса нападения. Изводила себя, не в силах бороться с собственными мыслями и чувствами. Злилась.

Чуть не впала в самую настоящую истерику, когда одной особенно холодной ночью, в их покои тихо постучали. В дверях возникла улыбающаяся голова Румира, сообщившая:

– Господин вернулся, Айя.

Несчастную аж подкинуло из кресла, в котором она укачивала Сану. Девушка заметалась в полумраке помещения, в поисках своих башмаков. Передала почти уснувшую малышку, понимающе улыбающейся Тойре. И плюнув на обувь, как была – в одних носках, теплой сорочке и огромной шали, понеслась прочь из спальни. Сердце в груди замирало с каждым ее стремительным шагом. В ушах шумела гонимая по венам кровь. Облегчение и предвкушение смешались в ней, заставляя глаза влажно блестеть. Гореть. Сверкать карим из-под подрагивающих ресниц.