Передали послы Куаутемоку и письмо, которое гласило:

«Пусть Куаутемок, которого Кортес любит как родственника великого Мотекосумы, поверит, что ему, Кортесу, жаль совершенно уничтожить великий город. Пусть он покорится, и Кортес обещает ему выхлопотать прощение и милость Его Величества. Пусть Куаутемок откажется от дурных своих советчиков, жрецов и проклятых идолов. Пусть смилуется он над несчастным населением столицы, изнемогающим от голода и жажды».

Сердце моего друга исполнилось гнева, но, несмотря на молодость, был он мудр и велел созвать совет, на который пригласил военачальников и жрецов. Им и зачитал он послание и предложил высказаться каждому.

– Нам не удастся удержать город. И предложение это – шанс спасти многие и многие жизни, – так сказал Куаутемок. – Потому поступлю я так, как велите вы, ибо не может один человек своим решением обречь иных на гибель.

Долго молчали люди, и нарушил это молчание старейший из жрецов:

– Ты наш повелитель, и власть тебе дана не напрасно: честно и мощно правил ты нами. Конечно, мир – великое, славное дело. Но вспомни, с тех пор, как иноземцы пришли в нашу страну, не было ни мира, ни удачи. Вспомни, какими милостями осыпал их твой дядя, великий Мотекосума, и что же за это он получил?! Как кончил он, все его дети и родственники? Сперва погиб Какамацин, король Тескоко, а затем – касики Истапалапана, Койоакана, Тлакопана и Талатсинго?! Где ныне богатство наших стран?!

Молчал Куаутемок, и нельзя было прочесть по лицу его, рад ли он ответу подобному или же нет. Но продолжил старейший:

– Ведомо ли тебе, что множество жителей Чалько, Тепеака и Тескоко клеймили раскаленным железом как рабов?! А посему не пренебрегай советом наших богов, не доверяйся словам Малинче. Лучше с честью пасть в борьбе, нежели покориться и стать рабом.

Один за другим вставали советники. Были они единодушны в принятом решении.

– Если таково ваше мнение, – воскликнул взволнованный Куаутемок, – то пусть будет по сему! Берегите запасы. И ни слова более о сдаче и мире!

После совета он призвал меня и рассказал о своем плане.

– Им нужно золото, земли и рабы. Но в наших силах сделать так, чтобы они не получили желаемого. Потому, друг мой, я попрошу от тебя больше, нежели позволено. И пойму, если откажешь ты.

– Моя жизнь – в руках твоих, – ответил я.

– Ты возьмешь столько воинов, сколько пожелаешь. Соберешь золото, драгоценные камни и свитки, которые отберут жрецы. Ты поведешь их к Ушмалю.

– Этот город проклят.

– Теули пойдут повсюду. Наши земли не насытят их, лишь ненадолго задержат. Скоро падут прочие города, а все люди, живущие здесь, станут рабами. Таков конец мира. Не ягуары пожрали его, не великаны, но белые люди со знаком креста.

Он показал мне карты, которые получил от отца, а тот – от деда и прадеда. Путь был далек, и я сразу понял, что сложно будет нам добраться до затерянного города.

– Напои духов кровью. Пусть сберегут они то, что осталось от мешиков. Я же напою теулей.

На сборы ушло три дня, за которые теули дошли до берега и обосновались у стен Теночтитлана. Многие сокровища собрал Куаутемок, а среди них – бесценные свитки, которые он спрятал внутри статуи Уицилопочтли и велел мне беречь паче всего. И я сберегу их, исполнив последнюю волю не повелителя, но друга.

Собирая нас, он собрал и войско, призвав каждого, в чьих силах было держать оружие. Старики и дети, воины молодые и умудренные опытом, раненые и больные, все те, кто желал честной смерти.

Я знаю, что, пропустив нас, он обрушит этот последний удар на теулей, чем свяжет их и выиграет время. Когда же Малинче одержит победу, то увидит он, что желанное сокровище ушло. Но вряд ли сумеет найти наш след.

А может, случится чудо, и боги смилостивятся, позволив нам одолеть иноземцев[4].

Если же не случится, то я знаю, что увидит Малинче, войдя в город.

Мертвецов. Их сотни и тысячи. Они лежат в домах и на улицах, на крышах и площадях, порой друг на дружке и так, что пройти, не ступая по телам, невозможно. Одни погибли от ран, другие – от голода или жажды. Третьи отравились, испив воды из колодцев…

Увидит он сломанные копья и стрелы. Ободранные стены, потому как, не имея иного пропитания, многие ели мел или же грызли дерево. Я сам ловил ящериц и мелких птиц, отдавая пойманное, чтобы продлить жизнь Куаутемока. Ел же старые шкуры и червей, что заводились в трупах. Многие же, отчаявшись, грызли соленую землю. Но не было слез в глазах наших женщин. Молча прятали они мертвых детей в колыбелях и молча же шли на стены, желая мести.

Тебя не было в том городе, теуль. И никогда не будет. Но поверь, что отныне Теночтитлан не менее проклят, нежели Ушмаль.

Молчал я. Ибо не было оправдания подобному. Мы воевали с именем Бога. А вышло, что измазали это имя в грязи и крови. Ни одна молитва, ни одно покаяние не очистят рук моих.

А черной душе – черную смерть.

Но что меняли мои мысли? Ничего. Мы шли. Лес становился плотнее. Лианы связывали деревья, образуя сеть, пробиваться сквозь которую приходилось с превеликим трудом. Мы то и дело останавливались, отдыхали, пока пленные индейцы и воины Ягуара расчищали путь.

Однажды, когда широкий клинок нанес лесу новую рану, тот отозвался могучим рыком. И пленный выронил оружие, упал на колени, заслонив голову руками. Поначалу я не понял, чего именно он испугался, а после разглядел в сплетении теней гибкое тело зверя. Был он огромен и силен, со шкурой золотой, украшенной пятнами, будто темными алмазами.

Длинным прыжком он оказался рядом с человеком. Раздулись ноздри, втягивая аромат, раскрылась пасть. И снова рев ягуара оглушил нас.

Всех, кроме Тлауликоли.

Он выступил навстречу зверю, разведя руки в стороны и опустив оружие. И эти двое стали друг напротив друга. Были они равны по силе. А еще я узрел невидимую нить, связавшую обоих.

Тлауликоли обратился к ягуару на языке, которого я не понял. Зверь же, выслушав, коротко рыкнул и перескочил через тлашкальца.

Тлауликоли встал на одно колено.