Педро же приник губами к горлу врага, вгрызаясь, как будто был собакой. Я тоже вскочил, закричала Киа, а второй индеец кинул копье, но промахнулся. Педро с нечеловечьей ловкостью откатился в сторону и копье попало в лежащего на земле индейца. Тот вытянулся и запрокинул голову. В горле его виднелась рваная рана, из которой хлестала кровь.

Педро же, подскочив к Киа, вцепился ей в волосы и выставил перед собой.

– Ну что? Давай! Стреляй! – крикнул он второму охраннику. И тот опустил лук.

– Тебе не убежать, – спокойно ответил он.

– А я и не буду бежать!

И тогда я увидел в руке Педро нож, который он, верно, утащил у мертвеца. Лезвие прижалось к шее Киа, там, где пульсировала синяя жилка.

– Со мной Господь милосердный, – Педро говорил, и с губ его на плечо девушки падали капли крови. – Он не попустит позорной смерти. Он…

– Педро, – я встал и поднял раскрытые руки над головой, показывая, что не собираюсь чинить ему вреда. В тот миг мне было страшно за безумца, который сам не ведал, что творил. – Господь в твоем сердце.

– Верно, брат монашек. Это ты верно. В сердце. И он руку мою ведет.

Педро пятился и тащил за собой Киа, которая не пыталась вырваться, но будто бы лишилась воли. Она была как цветок, сорванный жестокою рукой.

Упершись в широкий древесный ствол, Педро остановился.

– Зови, – сказал он. – Кричи!

Киа мотнула головой и сжала зубы.

– Мне не нужна девка! Алонсо, скажи ей, пусть позовет своего дружка. Его-то я выпотрошу. Выпотрошу! – крикнул он на ухо Киа, и та сжалась. – Давай же, кричи…

– Они далеко ушли, – попытался я воззвать к его благоразумию. – Ее просто не услышат.

– Тогда я перережу ей горло. И ему. И тебе тоже. Ты стал таким, как они, Алонсо. Слушаешь. Говоришь. На нее вот пялишься. Нравится? Или просто целибат надоел?

– Не убий, – напомнил я.

– Господь простит.

Киа дрожала, второй охранник не знал, как ему поступить, и отчего-то смотрел на меня, хотя я, как и Педро, был врагом. И по уму мне бы последовать примеру солдата, взяться за оружие и освободить прочих пленных. Тогда бы у нас появился шанс. Я же, стоя между мешиком и Педро, говорил о Боге.

– Господь есть любовь…

И странно мне, что теперь я не могу вспомнить слов иных, как будто эти три – стали наиглавнейшим откровением в моей жизни.

Но разве любит Он нас, если бросил сюда? Разве любит Он несчастных мешиков, если позволил им существовать в рукотворном аду? Разве любит Педро, коль ниспослал ему столькие испытания?

И в чем вина девочки со светлыми глазами, к горлу которой приставлен нож?

– Заткнись, братец Алонсо, – устало произнес Педро. – Ты что, не понял? Мы все умрем. Но я не хочу подыхать на алтаре идола.

– И я не хочу.

– Тогда бери оружие. И помри как мужик.

Не знаю. Верно, я трус, если не сделал так, как сказал Педро. Вместо того чтобы поднять копье или снять нож с пояса мертвеца, я просто сел на землю. Ожидание представлялось долгим.

И время будто бы замерло.

Пели птицы чужими голосами, темнело небо, готовясь встретить ночь. Костер погас. Индейцы молчали, и даже второй охранник не решался двинуться.

Я спиной ощутил внимательный взгляд, но не успел двинуться, как раздался знакомый голос:

– Чего ты хочешь?

Тлауликоли вышел на поляну и, не дожидаясь приказа, бросил оружие.

– Тебе надобна моя жизнь, теуль? Забирай.

– Если я отпущу ее, ты меня убьешь.

Нож разрезал кожу на шее девушки, и темные потоки крови прочертили путь вниз.

– Я дам тебе поединок. Честный. Если ты одолеешь меня, то будешь свободен здесь. Если нет… ты снова станешь моим пленником.

В голосе его не было никакого волнения, Тлауликоли словно не сомневался, что все будет, как он сказал. Педро думал.

– Я могу убить тебя сейчас. Я могу убить тебя потом, – продолжил Ягуар. – Я могу сделать это быстро, так, что ты не испытаешь боли, а могу – очень медленно. Выбирай.

– Хорошо, – Педро оттолкнул девушку, и та упала, растянувшись на земле. Я кинулся к ней, обнял, дрожащую, и стал говорить, что все кончилось и нет нужды бояться. Я мешал испанские и мешикские слова, верно, изливая собственный страх.

Что же касается поединка, то у Педро не было ни малейшего шанса. Он ослабел за время пути. Тело его разъела болезнь, и нанесенные Ягуаром раны лишь усугубили ситуацию. Однако сила духа его и безумие сотворили невозможное.

Он ударил и был быстр, словно молния. Нож взрезал воздух и, войдя в тело Тлауликоли, с хрустом переломился. Ягуар же вцепился Педро в глотку и, несмотря на рану в плече, с легкостью поднял. Он держал Педро на вытянутой руке легко, как если бы тот был ребенком. Когда же тот затих, попросту отбросил тело.

– Свяжи, – велел он страже. И, подойдя к нам, протянул Киа руку.

– Все хорошо, – мягко произнес Тлауликоли, глядя на меня.

– Все хорошо, – повторил я его слова, хотя в том не было нужды.

На другой день мы задержались, чтобы похоронить убитого воина. Педро, опутанный по рукам и ногам, лежал молча. Взгляд его оставался неподвижен, губы шевелились, но с них стекали лишь нити слюны.

– Почему ты не убил его? – спросил я.

– Потому что он принадлежит Уицилопочтли, – ответил Ягуар.

Его собственная рана была неглубока и, хотя сильно кровила, неопасна.

И вскоре мы двинулись к Ушмалю. Моя гибель приближалась и была столь же неотвратима, как гибель Мешико.

Штурм начался с дамбы подле Мешико. Индейцы защищали ее отчаянно, вода озера кишела лодками и смуглыми телами. Воины карабкались по отвесным стенам, желая заполонить дорогу и остановить нас. Летели копья и стрелы. И вместо каждого пораженного нами врага выступал десяток новых.

И, понимая безуспешность этого первого удара, Кортес велел отступить. Обрадованные нашим, как им казалось, поражением, мешики вопили, словно безумные. И тысячи камней полетели нам вслед, однако не причиняя особого ущерба.

Но уже вечером получили мы известия от командира третьего корпуса, Гонсало де Сандоваля, которому выпало осадить Истапалапан. Ему также противостояли многие тысячи, но он все одно продвигался к дамбе. Город же, который запомнился мне прекрасным, умирал. В первый же день сгорело множество домов и были разрушены сады, а также каналы, что нас весьма огорчило. Но разве могли мы остановиться теперь?