– Пришлите сюда врача.

– У нас есть врач, – перебивает его тетечка, но мент отмахивается и долго, нудно объясняет, что Анечка заболела и нужно ее увезти. Серега же, устроив Анечку на софу, становится рядом. И правильно. Так спокойнее.

– Что вы себе позволяете! – не выдерживает тетечка, когда мент заканчивает разговор. – Я как-нибудь сама разберусь со своими домашними!

– Разберетесь. Непременно разберетесь. Все здесь?

Все. Мама сидит в кресле у декоративного камина. Поза у нее учительская, выражение лица брюзгливое и раздраженное. Папуля забился в противоположный угол и оттуда наблюдает за всеми, точно суслик из норы. Тетечка повернула стул спинкой к столу и села.

На ней новый костюм, черный с серебристой искоркой. Ей очень идет. Оттеняет белизну кожи. В руках тетечки сумка-планшет, в глазах – раздражение. За ее спиной возвышается фигура Ильи. А он-то зачем тут? Тетечка позвала?

– Мы здесь, – вступила женщина в желтом платье. Она умудрялась смотреть на всех и вроде бы ни на кого в отдельности. – Мы здесь потому, что вы меня наняли разобраться в смерти Ольги и Татьяны.

Круто. Так она детектив? Не похожа. И даже не потому, что женщина – Анечка за торжество феминизма – а потому, что сама какая-то неряшливая и неуверенная.

– Мы разобрались, – подхватил Кузькин сосед, засовывая руку в карман чудовищной кофты. – Да уж, разобрались. Но для подтверждения и наглядности, так сказать, необходим небольшой эксперимент.

Он продемонстрировал гребень.

Это Анечкин гребень! Его принесли и подарили! И во сне тоже.

Мент поднял гребень над головой, держа за край двумя пальцами, а после швырнул на пол и, прежде, чем Анечка успела возмутиться, наступил. Широкий каблук продавил дерево, раздался хруст, от которого у Анечки заложило в ушах, и крик:

– Сволочь! Что ты делаешь, сволочь?!

Мент перекатился с пятки на носок, додавливая осколки, и посеревшая лицом тетечка кинулась к нему, вцепилась в кофту, толкнула, пытаясь сдвинуть.

– Сволочь… сволочь… какие же вы все сволочи…

Она вдруг села на пол и, закрыв лицо руками, заскулила.

Тетечка никогда раньше не плакала.

Странненько-то как!

А гребень Анечкин! Анечкин гребень!

Анечка попробовала вскочить, но Серега не позволил. Его руки, лежавшие на плечах, оказались неподъемными, и Анечка смирилась с тем, что теперь ей только и можно, что смотреть. Она и смотрела во все глаза, как дергается пойманною рыбкой тетечка, норовя дотянуться когтями до лица мента. А он нисколечки не нервничает, держит тетечку крепко и чегой-то говорит ей.

– Она убийца! – взвизгнул папуля, а женщина в мятом платье попросила:

– Заткнитесь, пожалуйста.

– Отпусти, сволочь! Все сволочи! Ненавижу! Господи, если бы вы знали, как я вас всех ненавижу!

– А ты расскажи, – попросил мент, пихая тетечку на стул. – Давай, дорогая, расскажи-ка ты нам историю, чтоб прониклись все. Аккурат времечко есть, пока машина едет.

Анечка вдруг увидела, что этот человек тоже очень устал, но прячет усталость, наверное, считает ее стыдной.

– Ты как? – шепотом поинтересовался Серега, поправляя подушку. – Ты извини, что вот так, но иначе нельзя было.

– Ты теперь никуда не поедешь, да?

– Да. Наверное. Скорее всего не поеду, – Серега потер нос раскрытой ладонью и оглушительно чихнул. Заболевает? Анечке не хочется, чтобы он заболел. Хватит, что от нее самой хлопот куча. – Но я и не особо хотел ехать. Пихали-пихали. Меня бы кто спросил.

– А чего бы ты хотел?

Никогда раньше Серега на нее не обращал внимания. Вот на Таньку свою – да. И на Ольку. Как будто знал, что они ему роднее, чем Анечка.

– Хотел бы узнать, зачем она так.

Ответ очевиден: тетечка хотела остаться красивой. Как Батори.

– Вы все равно ничего не докажете, – сказала тетечка, леденея лицом. – И не я их убила – собственное прошлое. Сотни и сотни загубленных жизней, а моя – одна из многих. Понимаете, за сотни лет ничего не изменилось! Ничегошеньки!

Алина помнила момент, когда поняла, что ее обманули. Она проснулась среди ночи, в огромной и пустой комнате, в которой каждый звук множил эхо. Эхо билось о каменные стены и забивало себя насмерть. Алинина кровать, стоявшая в алькове, прогибалась под тяжестью полога, на котором золотом были вышиты змеи и драконы. Они же повторялись на подушках и гобеленах, на коврах и скатертях. Обживались и на столовом серебре, впаивая древнюю историю в современный мир.

Тогда Алина встала и подошла к окну, забранному толстой решеткой. Конечно, та была красива, но все же красота не могла скрыть шипов и львиных морд, оскалившихся в ночь. С клыков их стекали слюни тумана, затапливая стриженную лужайку, и новый дракон, созданный из куста умелыми руками садовника, казался живым. Вот он повернул рогатую харю и, расплывшись в улыбке, спросил:

– Не спится?

– Нет, – ответила Алина, положив ладони на стекло. – Почему этот дом такой… странный?

– Потому что это не дом, а замок. Батори всегда живут в замках. А все остальные – под замком, – дракон шутил и смеялся, и смех его был эхом Алининых слов. – Ты не можешь отсюда сбежать. Только выйти. Но чтобы выйти, ты должна стать такой, как она. Понимаешь?

Алина кивнула, хотя знала, что дракон видеть ее не может.

Стать такой, как Стефания, непросто. Но если очень постараться… очень-очень постараться, то можно. Только она не знала, что стать Батори – означает умереть.

Умирать оказалось не сложно. И совсем не больно.

Просто день за днем жизнь теряла вкус.

Можно притворяться мертвым, но не быть им.

Можно притворяться живым, но не быть им.

– Это внутри, глубоко вот тут, – Алина тронула себя за шею, хотя пустота находилась ниже. Но ей было противно думать, что кто-то станет пялиться на грудь. – Это когда сердце бьется, как часы. Хорошие, швейцарские, считает время, а кроме времени, ничего нет. Время – странная материя.

– Ты завидовала? – Дарья Федоровна окинула пламенеющим взглядом, точно желая сжечь.

Почему бы и нет? В старину ведьм жгли и это, наверное, правильно. Огонь согрел бы. Но она не права: не было зависти. Скорее, удивление. И попытка приспособиться, понять их всех.

И этих, собравшихся стаей, Алина понимала. Презирают. Задирают подбородки и тянут шеи, пытаясь казаться выше и значительней. О да, они получили очередное подтверждение собственной исключительности.

Невинные овцы…

Хотя какие они овцы? Волки в овечьих шкурах.

Любимая сестричка, захлопнувшая дверь перед Алининым носом. И открывшая только когда стало выгодно открыть. Пусть теперь другие поют о родственной любви.