– Я слышал твой вопрос. Полагаю, вероятность высокая.

– Чего вероятность? – не сразу поняла Дашка. – Того, что Серега – не родной ребенок?

– Да. Имеющаяся совокупность рецессивных признаков, проявившихся в фенотипе, подтверждает это, – Адам говорил, делая долгие паузы между словами. – Альбинизм. Тонкие соединенные над переносицей брови. Сросшиеся мочки ушей. Рецессивны. При гетерозиготности родителей вероятность проявления каждого признака – одна четвертая. При пересчете совокупности, уменьшается. В случае, если один из родителей рецессивен по обеим аллелям – увеличивается.

– Ты не трепись, ты…

– Форма лица. Ямочка на подбородке. Доминанта. У родителей нет. Доминанта извне. Минимум один – чужой. Не надо врача.

– Тогда замолчи!

Эксперт хренов! Злости на него не хватает. И на себя за то, что слушает. Надо было сразу заткнуть, так ведь нет, сперва любопытство удовлетворить, а потому уже…

– Ты выздоравливай, – Дашка нашла руку Адама и нежно сжала. – Ты выздоравливай и все будет иначе. Обещаю.

– Иллюзия. Объективную реальность изменить невозможно.

В назначенный срок Дашка выпала из больницы с больной головой и желанием вернуться как можно скорее. Конечно, доктор – новый, но похожий на старого, как брат-близнец – говорил что-то про благоприятные прогнозы и больничный распорядок, но Дашка мало чего поняла.

Вась-Вась ждал за воротами. Опершись на капот старой «девятки», лузгал семечки, и стая воробьев суетилось у самых ног его. Дашку воробьи встретили возмущенным чириканьем, хлопаньем крыльев и белым пятном на пальто. Вась-Вась, вытащив из кармана бумажный платок, протянул:

– Сударыня, ваш вид внушает мне некоторые опасения, – сказал он, высыпая семечки в карман. – Я даже и не знаю, могу ли я позволить вам…

– Можете.

Пятно оттерлось, платок полетел в урну и Дашка, протянув ладошку, попросила:

– Семечек дай.

Отсыпал. Забавный он, Вась-Вась, при дневном свете он выглядит менее внушительно. Скорее даже потрепанно. Рукава у куртки лоснятся, из карманов выглядывают пятерни кожаных перчаток, а черная шапочка собралась складками, сделавшись похожей на колпак.

– Увы, таков, каков есть, – поклонился Вась-Вась и мягко напомнил: – Время.

– Сейчас.

Дашка грызла семечки остервенело, целиком сосредоточившись на этом нехитром занятии. Закрыв глаза, она мысленно отодвинула границу сна на «потом», затем вытащила ночные Адамовы измышления и попыталась донести их до нечаянного помощника. Тот выслушал внимательно и, подав новый платок, которым сам же оттер Дашкины пальцы от налета сажи, произнес:

– Вполне возможно. Вполне. Но если взять в качестве опорной первую версию, данный факт не имеет значения. Важен гребень, а не мальчишка. Итак, леди, прошу.

За руль Вась-Вась вползал боком, пытаясь вписаться между седушкой и рулем. Подмерзшая куртка похрустывала, ботинки скрипели, а машина кряхтела, как древний старик.

– Вы уж извините. Вы, верно, не привыкшие к подобным…

– Привыкшие, – оборвала Дашка. – Мы ко всему привыкшие. Поехали. Оно ведь как: раньше сядешь, раньше выйдешь.

– Тоже верно.

Анечка проспала всю ночь. И утро тоже. Сквозь сон она ела, сквозь сон говорила с мамой и Серегой, и Кузькой тоже, хотя насчет него Анечка не была уверена. Может, привиделось?

Ей в последнее время часто видится странное.

И гребень пропал. Гребня жалко. Его Эржбета Батори Анечке подарила, женщина из сна, у которой в замке залы с трофеями и венецианское зеркало.

– Я не понимаю, зачем нужно тащить девочку?! Пусть отдыхает! – мамин голос ввинтился в черепушку, как штопор, и застрял. Сейчас она снова откроет рот, и черепушка разломится.

Жаль.

– Да у нее температура! Ей плохо! Ее в больницу надо!

– Больница подождет.

Это кто? Тетечка! Почему она сердится? И на кого? Анечке не хочется, чтобы в доме оставалось, как раньше. Плохо. Все злые и друг друга ненавидят. А надо, чтобы любили. Правильно, чтобы любили.

Анечка заставила себя открыть глаза и улыбнуться. А еще сказать:

– Я не хочу в больницу.

– Она не хочет в больницу, – поддержала тетечка, наклоняясь близко-близко. Духи у нее вкусные. Ландышевые.

– И ты будешь слушать, чего она хочет? – а мать сердится. От нее злость волнами накатывает, как прибой. Того и гляди накроет Анечку, утянет на дно и по камушкам.

Она была в Крыму, там камни на море круглые, скользкие, особенно если водорослями покрыты. И когда солнце светит, вода прозрачная-прозрачная, а по камням вытягиваются золотые дорожки.

– Это ненадолго, – обещает тетечка непонятно кому. Наверное, все ж маме. Но Анечка кивает и садится в кровати. Ее одевают, и в одежде сразу становится душно, как если бы в панцире каком.

– Терпи, – шепчет Серега. Когда он появился? Анечка не помнит. У нее жутко начинает болеть голова. Это из-за волос. Какие они тяжелые! И спутались. Надо расчесать, но гребень украли.

– Найдется. Погоди, все найдется.

Серега берет Анечку на руки. Какой же он сильный! И хорошо, что он – Анечкин брат. Ну или не совсем брат, если тому разговору верить. Но Анечке не хочется верить. Ей хочется спать.

– Потерпи, маленькая. Пожалуйста.

Он давно Анечку маленькой не называл. С того самого времени, как в этот дом переехали. В доме появились Танька и Олька, а про Анечку все забыли. Это было нечестно!

– Все будет иначе, – Серега неловко гладит по волосам. – Обещаю тебе.

Анечка верит.

Наконец они спустились в зал, который по случаю – а какому случаю-то? – был нарядно убран. Длинный стол прикрыли скатертью, как попоной. И выставили любимый тетечкин сервиз, который раритет и который можно трогать только по праздникам.

Блестел фарфор, сияло серебро, качались на воде розы и лилии. От аромата цветов Анечка чихает и утыкается в Серегину шею, которая горячая и мокрая.

Волнуется?

– Девочке надо в больницу, – говорит женщина в канареечно-желтом платье, мятом и нелепом на ее фигуре. У женщины волосы всклочены, а под глазами круги. И вообще старая она и смешная.

– Надо. Вижу что надо, – вторит ей мент, который когда-то сидел в классе и расспрашивал Анечку про Капуценко. У мента круглая физия и розовые поросячьи щеки. На нем брюки в узкую полоску и старушачья кофта с карманами. Левый оттопыривается.

Анечке любопытно, но спрашивать она не станет.

А мент смотрит внимательно-превнимательно. С ним Кузька дружит.

Мент снимает с пояса телефон – модель древняя, как и он сам – и говорит кому-то: