— Сэр Растер, я почему бы и вам не поучаствовать в этом состязании женихов?

Он выпучил глаза.

— Как это?

— А подойти и сказать: «Леди Беатриса, выходите замуж за меня!»

Он отшатнулся.

— Да вы что? А вдруг согласится?

— Ну, другие вон как из кожи лезут...

Он отмахнулся с видом величайшего презрения.

— То другие. Не мое это дело — огородами заниматься. Да и не умею я с такими женщинами ладить. Она ж только с виду нежная и ласковая, а внутри это кремень, сталь!

— В вашем праве ее сослать в монастырь, — предположил я, — чтобы не мешала властвовать в отныне ваших землях. Или удавить втихомолку.

Он надулся.

— Хорошего же вы обо мне мнения, сэр Светлый! Я дракона удавлю голыми руками, но не женщину. Это женщины меня всегда удавливали, потому и бегаю по свету... Нет, пусть их другие давят. Есть за что.

Если хочется сделать глупость, надо торопиться, а то опередят. Сколько я ни пытался попасть на глаза леди Беатрисе так, чтобы переговорить о важном, сам еще не представляя себе, что же это за важное, и вообще лучше не доискиваться, потому что в основе этого важного лежит лишь то, что хочу быть рядом с нею.

Но таких хотельщиков здесь хоть на лопаты сажай: она всегда окружена подхалимами, что сыплют комплиментами, а она, дура, улыбается, довольная, прибил бы.

Но хуже всех я. В смысле, самый большой идиот среди всех собравшихся в замке. Остальным в самом деле делать не черта, их понять можно, а я только что открыл нуль-проход на южный материк, куда так стремился... и что же? Сейчас должен усиленно ломать голову, как провести незамеченным Зайчика из конюшни в башню, завести по винтовой лестнице на самый верх, а там затащить в узкую дверь и попытаться пропихнуть через зеркало. Вместо этого я... Помню, раньше таких слюнтяев называли в литературном эквиваленте вагинострадателями, их презирали, ибо мужчина должен быть тверд, как гранит, прям, как луч лазера, и нечувствителен к окружающей среде, аки адамант, он же алмаз, по-нашему. Я себя так, конечно, не назову, мы для себя всегда находим оправдание, но все равно я обосрался даже в своих глазах. Я так поступать не должен. И ведет меня сейчас не одухотворенная жажда знаний, а нечто такое, чему даже стыжусь подбирать название...

Во дворе идут приготовления к Большой Охоте, именно так, с прописной, потому что не только на зверя, это попутно, так сказать, а вообще два военных лидера: граф Росчертский и граф Глицин планируют очистить лес от расплодившихся троллей.

Тролли, как известно, — долгоживущие твари, зато размножаются очень медленно. Если поголовье сократить хотя бы наполовину, то восстановится не раньше чем через сотню-другую лет.

Оруженосцы осматривают мечи, топоры и секиры слуги носятся бестолково, зато усердно. Я вернулся в главное здание, заглянул на кухню, подчиняясь внутреннему голосу, и сердце дрогнуло. На заднем плане в дыму и чаду суетятся повара, а прямо передо мной леди Беатриса, сидя на скамье, кормит Бобика сладкими сахарными косточками. Он сидит перед ней чинно и благовоспитанно, косточки исчезают в его пасти, лишь раз хрустнув, будто соломинки. На меня покосился коричневым глазом, я шепотом посоветовал лопать, я в его любви и преданности не сомневаюсь, однако он вскочил и, в два прыжка преодолев разделяющее нас расстояние, бросился мне на шею.

Я заранее качнулся вперед, так что меня не отшвырнуло, мы обхватили друг друга, наши головы на одной высоте, он визжал от счастья и старался вылизать мне лицо и уши, я отбивался. Наконец он упал на лапы и тут же принялся кататься в экстазе на спине, дрыгая в воздухе всеми четырьмя.

Леди Беатриса сказала с натянутой улыбкой:

— Что у вас за такой пес? Признаюсь, я пыталась его подкупить... то жареной курицей, то печеным поросенком. Всю кухню перепробовала, но он машет мне хвостом, как простой знакомой, а вас вон как встречает...

Я ответил осторожно:

— Мы из одного края.

— И что?

Я помялся, не зная, как объяснить, что я Псу кажусь его современником, жителем его города, в то время как все здесь для него чуть ли не папуасы Миклухо-Маклая.

— Любовь, знаете ли, — ответил я, — странная штука. Трудно объяснить, почему меня любит, а вас, такую с ВИДУ добрую, всего лишь... не трогает.

Она выпрямилась на скамье, обожгла меня негодующим взглядом. Подумав, вообще встала, так в ее движениях больше достоинства и величия, проговорила снисходительно, будто разговаривает со старшим из слуг:

— Да-да, вы о таком предмете, как любовь, знаете, конечно же, больше...

— Не так уж и много, — ответил я кротко, — это разве что в сравнении с вами, тогда да, не спорю. Зато вы знаете, как вышивать крестиком. Может быть, даже умеете.

— Я? Крестиком?

— Извините, — сказал я с огорчением, — я думал, что вы... гм...женщина.

Она выпрямилась так, что грудь едва не прорывает тонкую ткань платья. В голосе прозвучала металлическая нотка:

— А кто я, по-вашему?

Я развел руками, изысканно поклонился.

— Ангел, как я уже говорил. Вы, как ангел, красивы и, как ангел, наверняка ничего делать не умеете.

— Вы уверены?

— Нет, — ответил я честно. — Это так, выпад. Чтобы защититься от вашего обаяния. Я человек слабый... но вот барахтаюсь, стараюсь устоять против вашего всесокрушающего обаяния. Вообще-то я наслышан, что это вы хозяйствовали на этих землях все эти годы. И что процветают они только благодаря вам. Я сомневаюсь не в этом.

— А в чем?

Я вздохнул.

— Леди Беатриса, это не мое дело, конечно, однако... Все хотелось вам сказать, но как-то не предоставлялось случая.

Она насторожилась, даже чуть повела головой по сторонам, проверяя, нет ли посторонних ушей.

— Говорите.

— Благодарю. Хочу согласиться, что у вашего мужа были причины примкнуть к мятежу против короля. Но у вас их... нет. Я не говорю уже о том, что мятеж подавлен, заговорщики уничтожены, а кто и вовсе казнен... благородные люди не руководствуются такими низменными соображениями, как безопасность. Гораздо важнее то, что, если бы заговорщикам удалось свергнуть короля, новая знать перераспределила бы королевство. Вашему мужу достался бы и титул повыше, и земель побольше, да и место при дворе было закреплено на все поколения... Но, простите, за что воюете сейчас вы?

Она ответила горячо:

— Барбаросса — тиран!

— Все короли — тираны, — сообщил я. — Только одни грамотные, за это их называют просвещенными монархами, а другие — нет, за что их называют великими полководцами. Преимущество нового короля лишь в том, что он разделил бы королевство между своими сторонниками, вернее, сообщниками, если уж говорить прямо.