Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не скажу.
– Почему?
– Потому что это не твое дело, – сказал я и отвернулся от него.
– Да ладно тебе. Я никому не скажу.
– Ты всем расскажешь.
– А это правда, что на дискотеке Ильвес сосала у Соколова?
– Что-о?
– Ну так говорят. Что она в обжимательном углу к нему полезла, а ты это застал.
Так вот о чем говорил Саша Соколов.
– Нет, не было такого. Это он лез к Соне, а ей это не нравилось.
– Ну-у, так неинтересно. Кстати, ты знаешь, что она эстонка?
– Наполовину. У нее отец эстонец, а мама русская.
– Все равно. Горяч-чая эсто-о-онская дэвушка, – он хихикнул.
– Эстонцы не так говорят. У них есть двойные гласные, но говорят они достаточно быстро. В финском языке двойных или тройных гласных гораздо больше.
– Да по фиг, – сказал Артем Хвостов и засмеялся, – Я-то думал, она правда шлюхой стала. Думал к ней подкатить снова.
Я почувствовал горячий комок злости чуть ниже горла. Я сел на раскладушке, и она протяжно скрипнула.
– Не говори так про нее.
– Ты в нее втюрился, что ли?
Я промолчал.
– Точно втюрился. Зомбяк втюрился в эстонку. А дети у вас будут эстонские зомби, – Артем засмеялся.
Я сжал челюсть и услышал, как скрипнули мои зубы.
– Ты перегибаешь, – сказал я.
– Да ладно. Чё ты такой нежный? Я просто поржать хотел.
– Мне кажется, тебе стоит поискать другие темы для поржать.
Он немного помолчал, а потом сказал:
– Ты такой борзый стал. Что, Веревкина тебе дала, и ты почувствовал себя крутым?
– Я не собираюсь обсуждать с тобой свою личную жизнь.
– Ну точно дала. Кто бы мог подумать – ботанка и зомбяк.
– Заткнись, – сказал я и слез с раскладушки.
– Ты что делаешь?
– Ухожу, – сказал я, надевая джинсы.
– Сейчас поздно уже. Куда ты идешь?
– Ты мне надоел, – ответил я.
– Не тупи, – он тоже поднялся с кровати и взял меня за плечо.
– Это ты не тупи, – я толкнул его в грудь.
– А то что? Ударишь меня у меня дома?
– Нет, – ответил я и, протиснувшись мимо раскладушки, пошел в прихожую обуваться.
Свет был выключен, и я запнулся о чью-то обувь.
– Что происходит? – услышал я чей-то голос.
Зажегся свет. Яркий-яркий.
– Ты куда это? – спросила мама Артема.
– Я ухожу, – сказал я, застегивая пуховик.
– Куда ж ты на ночь глядя?
– Домой, – сказал я дрожащим голосом.
– Электрички-то уже не ходят, – сказала мама Артема.
– Все равно, – сказал я. – До свидания. Спасибо вам за суп и чай.
Я открыл дверь, взял рюкзак и побежал вниз.
Подальше отсюда.
Когда я выбежал на улицу на мороз, то понял, что поступил очень нелогично.
В какой-то степени истерично.
Почему?
Снег перестал, на небе появились звезды.
Я пошел до какого-то двора и сел на качели.
На юге висел Орион. Уже весна, и он скоро исчезнет. Он исчезает каждую весну и появляется каждую осень. В прошлом году он исчез, и я переехал в Москву. В этом году он исчезнет, когда я перееду обратно в Санкт-Петербург.
Я услышал рядом какие-то звуки и смех. Обернулся.
К качелям шла компания из четырех человек.
Я решил пока не вставать, вдруг они пройдут мимо. Но они шли прямо ко мне.
Испугавшись, я встал и попятился.
Они что-то говорили, а потом снова засмеялись. Громче, чем раньше. Я подхватил рюкзак и побежал оттуда. Я не оборачивался и дышал слишком громко, чтобы понять, бегут они за мной или нет.
В горле стоял привкус крови, я весь вспотел, но продолжал бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Хотя я даже не знал, откуда «отсюда».
В какой-то момент я поскользнулся и упал, ударившись подбородком об асфальт. Было очень больно, но я тут же встал и обернулся.
Никто за мной не гнался.
Какой же я глупый. Тогда я просто пошел в неизвестном направлении, надеясь найти станцию.
К 2:57 я нашел станцию и смог посмотреть расписание. Первая электричка отправлялась из Ивантеевки в 4:44.
Осталось меньше двух часов.
Рядом было круглосуточное кафе. Туда я и зашел. У меня было триста рублей наличными, поэтому я заказал чай.
Раздевшись, я обнаружил на шарфе кровь. Много крови.
Сначала мне стало страшно, а потом я понял, что разбил подбородок.
Больше всего я боялся, что кассир увидит, что у меня разбито лицо, и выгонит на улицу. Тогда я спрятал шарф в рюкзак и пошел умываться.
Царапина была большая, и ее стоило бы зашить, но я не хотел привлекать внимание, поэтому просто приложил к ней салфетку.
Оставшиеся два часа я просто пил чай. Три чашки черного чая.
Я по кругу слушал 24 симфонии Уильяма Гершеля.
В 4:30 я купил билет до Ярославского вокзала. В 4:43 сел в электричку.
В 5:40 я вышел в Москве.
Метро уже открылось.
На вершине мира должен быть зной, ведь солнце так близко.
Но на вершинах гор почему-то иней.
Небо приникло к земле, облака плывут слишком низко,
Рисуя атлас звезд и миров, голосов и жизней.
Долгое время я думал, что я все знаю.
Как же я ошибался. Я вообще ничего не знаю.
Я проснулся от звонка по скайпу. Поскольку у меня не было ноутбука, я очень удивился, а потом понял, что звонок идете кухни.
Почти сразу противный звук прекратился.
– Да, – сказала мама.
– Привет, Лиз.
Несмотря на искажения связи и тихий звук, я узнал голос своего папы. Я хотел подождать, пока они поговорят, и снова уснуть, ведь на часах было всего 10:33.
– Он согласился? – спросил папа.
– Теперь он хочет остаться, – мама вздохнула. – Надоело уже. Каждый день хочет чего-то нового. То уехать, то остаться. Боюсь предположить, что будет завтра.
– Да ладно тебе. Все подростки такие. Этим он ничем не отличается от остальных.