СССР был еще и бесклассовым обществом, он не допускал существования «золотых сообществ», справедливо считая в глобальном плане развитие таких сообществ основной причиной войн.

Нам однажды (возможно, очень скоро) придется вернуться ко всей проблематике мира и войны, вытекающей из противоречий между эксплуатируемым и эксплуатирующим сообществами как в глобальном плане, так и в плане внутренней политики, если мы сумеем выжить, что без промышленного капитала невозможно. Восстановить его мы сможем, только воспользовавшись всей страновой мощью России в рамках геополитики и геоэкономики, континентальным суверенитетом.

Перед нами вновь встает вопрос восстановления своего собственного национального богатства – как и после трех войн ХХ века.

Странно называть экономическую агрессию, развернутую против России, словом «санкции». Нет никаких санкций, и не может быть, потому что нет никакой нарушенной правовой нормы, и нет ничьей юрисдикции над этим «нарушением».

Неоконовская концепция (Уильям Кристол) о моральной гегемонии США в мире, пока еще стоящая на вооружении внешней политики Белого дома и Госдепа, не только не требует наличия такой (международной) правовой нормы, но исходит из того, что в реальной международной политике вообще нет фактора права. Так что попытка экономической изоляции России, финансовый террор могут быть названы «санкциями» не с большим основанием, чем пресловутая поправка Джексона – Веника. Нас давят потому, что мы начали подниматься из кошмара и разрухи 90-х, потому что впервые появились намеки на наш отказ от политэкономического курса тотальной приватизации и дерегулирования как единственно возможного и верного.

Это вопрос борьбы за перераспределение мирового богатства. И перед нами вновь встает задача восстановления своего собственного национального богатства – как и после трех войн ХХ века.

В чем были основные уязвимые слабые места общенародной собственности как хозяйственно-экономической основы СССР? Содержательная троцкистская критика сразу после Второй мировой войны (Тони Клифф) убедительно определяла тип нашей народно-хозяйственной системы как государственный капитализм. То есть по сути как максимально возможную концентрацию капитала, максимально возможный монополизм. Правда – в пределах одной, отдельно взятой, пусть и географически самой большой в мире страны. Монополия и концентрация были главными конкурентными целями капитала в течение двух столетий – XIX и XX, и мы их достигли. К 1970-м годам соревнование СССР и США закончилось убедительной экономической победой СССР, и США взяли курс на разрядку напряженности и разоружение, так как уже не могли поддерживать темпы гонки вооружений. Однако для нас наша победа оказалась воистину пирровой. Капитализм радикально изменился. Собственно, он перестал быть капитализмом.

Оставим в стороне минусы централизации, состоящие в возможной ошибке при принятии решений и постановке целей. Например, сознательный отказ от расширения ассортимента потребительских товаров или от развития индивидуального автотранспорта в пользу общественного и грузового. Да и ошибки ли это? Тут важны стратегия и общее устройство системы. Оставим также проблему предательства штаба, хотя и очевидно, что оно имело место. Но ведь не станем же мы отказываться от головного мозга в пользу спинного, от осознанного поведения в пользу инстинктов, наконец – от второй сигнальной системы в пользу первой только потому, что второе древнее первого, и потому только, то якобы лучше обеспечивает выживание? Эволюция такую идеологию однозначно опровергает. С какой же проблемой мы столкнулись как с той, которая действительно привела к нашему разорению в 90-е годы, не завершившемуся еще и сегодня?

Ключ к пониманию ситуации лежит в различении экономики и хозяйства, введенном А. Зиновьевым в лучших традициях «экономии мышления», столь любимой нашими американскими коллегами по философскому цеху. Экономика, по Зиновьеву, есть монетизация общественных отношений, то есть передача последних под управление денежного оборота. В то время как хозяйство – это сущностная деятельность, необходимая для освобождения воспроизводства человека от природных условий.

Говоря словами Ларуша, хозяйство – это «физическая экономика», которая предназначена для преодоления мальтузианских ограничений на рост человеческой популяции (это когда экспонента все ускоряющегося роста численности людей «сталкивается» с пределом ограниченности ресурсов – таков основной идол экологии). Разумеется, и хозяйство экономизируется, переводится под управление денег – это и есть классический капитализм (когда хозяйство полностью поглощается экономикой). Однако в ХХ веке экономика шагнула далеко за пределы хозяйства. В этом, как в классическом перепроизводстве, сегодня причина системного кризиса.

Основные хозяйственные процессы: производство, распределение (включая транспорт), накопление и развитие в классическую капиталистическую эпоху лишь «отражались» в зеркале денег, принципом соотношения товаров и денег был принцип эквивалента. Богатство заключалось в товарной массе. Накопление – в территориально закрепленных инфраструктурах (прежде всего, городах). Развитие – в научной революции.

Распределение – в социальной политике государств. Деньги лишь были относительной мерой всего этого.

Однако сегодня логика денежного «отражения» и эквивалента уже в прошлом. Частично это произошло за счет собственно хозяйственного развития.

Промышленная революция привела к взрыву товарной массы, к потере золотом и его суррогатами статуса всеобщего эквивалента стоимости, товара товаров. Золото не только несъедобно, но и крайне ограниченно в промышленном применении (сравните хотя бы с энергоносителями), священный статус оно также потеряло (в связи с закатом самого священного). Новые деньги появились впервые как бумажные, хотя и цеплялись при этом довольно долго за золотое (металлическое) или аналогичное обеспечение.

Решение проблемы кризисов перепроизводства как специфического эффекта именно экономического (денежного) управления хозяйством пошло во всем мире по пути создания систем сверхпотребления. Это создание ложного многообразия товаров, навязывание их избыточного ассортимента, резкое сокращение срока службы (в том числе за счет социальных механизмов), псевдомодернизация, псевдоупотребление, ложное накопление в вещно-товарной форме и т. д.

Дополнительный (по отношению к промышленной революции) рост товарной массы за счет организации сверхпотребления окончательно вытеснил из управления товарным оборотом саму возможность использования какого-либо ключевого «товара товаров» в качестве всеобщего товарного эквивалента стоимости. Добавьте к этому в качестве еще одной сферы «навязчивый сервис», господствующий в общественной жизни – псевдоуслуги по астрономическим ценам, и станет ясно, что сегодня невозможны не только «золотые», но и, например, часто обсуждаемые «энергетические» деньги. Деньги окончательно освободились от остатков привнесенной в них хозяйственной сущности и стали чисто управленческим инструментом.

В области денежного обращения на настоящем этапе исторического процесса старый схоластический спор реалистов и номиналистов о том, что же существует – сами вещи (как считают реалисты) или их имена (как утверждают номиналисты), – определенно решился в пользу последних. Сущность современных денег – номинальная, а не реальная.