После того как все вещи были упакованы, мы с Сэмом поехали попрощаться с нашим единственным и незабвенным сыном, Лангдоном. Его могила, как всегда, была расчищена от снега, поскольку кладбищенский смотритель Рональд всегда все делает на совесть. Поговорив с Рональдом и поблагодарив его за заботу, Сэм дал ему денег за следующие пять лет ухода за могилой. Я встала на колени и помолилась Господу за упокой души бедного мальчика, после чего мысленно пообещала сыну, что снова навещу его как только смогу. После чего я положила на надгробье белые гвоздики, которые Рональд выращивал в небольшой теплице. Эти цветы зимой обычно стоят огромных денег, но Рональд нам их просто подарил. Затем мы с Сэмом в последний раз поклонились могиле сына и покинули кладбище.

Утренний Нью-Йорк нас встретил неожиданной оттепелью. Кучер наемной кареты довез нас до одного из многочисленных манхэттенских причалов, к которому был пришвартован великолепный лайнер «Саратога». Девочки сразу же заканючили, что им хочется поскорее на борт… Но я стояла и смотрела на огромное белоснежное судно и думала: «Какая же это красавица…»

И вдруг меня посетила страшная мысль о том, что эта «Саратога» такая высокая, а что, если она опрокинется?

Но когда я спросила об этом у Сэма, тот лишь рассмеялся:

– Ливи, не бойся, я и через Атлантику, и по Тихому океану ходил, и в штормах побывал, и, как видишь, все еще живу на этой грешной земле. А этот корабль, пожалуй, получше и поновее будет, чем большинство из тех, на которых мне довелось ходить. Каждый год они все больше и все надежнее. А лет через тридцать-сорок, думаю, вообще начнут строить корабли гигантских или даже титанических размеров, которые будут непотопляемыми и шторма даже не почувствуют.

– Титанические, – улыбнулась я. – Представляю себе какой-нибудь «Маджестик». Или даже «Титаник». Надежный, быстрый, непотопляемый… Пообещай мне, что мы с тобой отправимся в плавание на таком корабле, когда он, наконец, появится…

– Милая, – произнес Сэм, – у русских в Константинополе есть корабли, по сравнению с которыми и твой «Титаник» будет вчерашним днем…

– Знаешь, Сэм, – после слов мужа я растеряла весь свой страх, – ты мне столько всего порассказал про своих русских, что мне как-то верится с трудом. Вот увижу своими глазами, тогда поверю. Ладно, давай попрощаемся с моим родным штатом и пойдем уже на борт – а то, видишь, девочкам не терпится… Да и очередь такая большая.

– Да нет, Ливи, – сказал Сэм, – та очередь для третьего класса, а мы с тобой путешествуем первым. Нам на вон тот, другой трап. Видишь – там вообще никого нет.

Человек в форме моряка, увидев наши билеты, с поклоном пропустил нас на трап, устланный ковром, а четверо других занялись нашим багажом, которого, надо сказать, было не так уж и мало. Все-таки мы взяли с собой одежду, книги, посуду, даже кое-какую мебель, несмотря на то что Сэм пытался уговорить меня брать как можно меньше. Мужчины не понимают, что начать жизнь на новом месте без вещей не так-то и просто…

К счастью, русские заказали нам огромную каюту, так что все, что, по моему мнению, будет необходимо в путешествии, ехало с нами. Еще несколько сундуков и баулов находились где-то в трюме. Забегая вперед, могу со стыдом признаться, что из всего того багажа, что был с нами в каюте, во время вояжа мы распаковали ровно один чемодан, причем не самый большой.

И вот оно – мое первое морское путешествие! У меня, увы, в первый же день начался очередной приступ кашля (туберкулез давал о себе знать), но почему-то он проходил намного легче, чем обычно. Может, на это повлиял морской воздух, а может, столь благотворную роль сыграло предвкушение перемен к лучшему.

Каждый вечер, после того как девочки засыпали, я расспрашивала мужа о Югороссии и о том, в чем именно будет заключаться его новая работа. Насчет первого он мне мог рассказывать часами – про страну, в которой все дети ходят в школу, где рядом находятся церкви и мечети, где исчезла та жуткая бедность, которую он видел всего десяток лет назад. Рассказал он мне про своего друга, Александра Тамбовцева и про других югороссов, про их необыкновенное гостеприимство. Но я все время замечала, что о своей будущей работе он предпочитает рассказывать как можно меньше – мол, редактор англоязычной газеты. Работа, на которую он дома никогда бы не позарился и которая, что для меня было весьма важно, обычно оплачивается весьма скудно. А тут чего стоит только одна наша огромная каюта…

Когда до Гаваны оставалась всего лишь одна ночь, воздух стал теплым и весенним, а к мечущимся вокруг нашего корабля чайкам присоединились пеликаны и в воде то и дело стали появляться дельфины и черепахи, я строго сказала своему мужу:

– Сэмюэл Клеменс, я вижу, и вижу очень хорошо, что ты мне что-то определенно недоговариваешь. Итак, что ты мне не рассказал, и в чем именно будет заключаться твоя работа на югороссов?

– Ливи, – немного подумав, ответил Сэм, – давай я тебе сначала расскажу историю одного своего знакомого, с которым я подружился по дороге из Корка в Нью-Йорк. Только прошу тебя, послушай и не перебивай, ладно?

Я хотела обидеться, но его голос был столь ласков, а лицо – грустным и серьезным… Мне осталось лишь вздохнуть:

– Хорошо, Сэм, я попробую.

И он мне рассказал историю своего друга Джима Стюарта. Вначале я все-таки не удержалась от колких замечаний в адрес рабовладельцев вообще и Джима с его другом в частности. Потом, когда он дошел до этого жуткого лагеря под Чикаго, я попыталась пару раз возразить, что такого быть не может, что президент Линкольн был джентльменом и ничего подобного не позволил бы никогда.

Сэм тогда рассказал мне про Франка Ки Хауарда и про то, как и за что его посадили, и как он провел больше года в жутких тюрьмах только за то, что посмел критиковать нарушения нашей Конституции со стороны «джентльмена» Линкольна. А когда я узнала, что Франк был внуком того самого Фрэнсиса Скотта Ки, написавшего знаменитое стихотворение «Оборона Балтимора», которое было положено на музыку и стало неофициальным гимном нашей молодой республики, то я с ужасом поняла, что все мои познания о той жуткой войне были весьма и весьма односторонними.

Тем временем Сэм продолжал рассказ о своем друге Джимми. Он говорил, а мне во всех подробностях представлялся родной город бедного мальчика, сожженный неграми, которых прислало туда наше правительство, его погибшая семья, его обесчещенная и убитая невеста… И я горько заплакала, да так, что моя милая Клара даже проснулась и тоже заплакала, а за ней пробудилась и старшая, Сьюзи. Я пошла рыдать дальше в уборную, и через дверь слышала ласковый голос Сэма, который что-то рассказывал нашим малышкам, скорее всего, какую-нибудь сказку из своего детства.

Когда я вернулась, девочки уже спали. Я обняла мужа:

– Сэм, ты должен непременно написать о том, что ты только что рассказал мне.

Мой муж грустно посмотрел на меня.

– Вот в этом и будет заключаться моя работа, – произнес он. – Я стану редактором независимой газеты, которая будет писать в первую очередь для южан. А еще я буду писать книги. Я уже закончил «Гекльберри Финна», и права на нее югороссы выкупили у меня за такие деньги, что мне даже и не снились. Теперь же я буду писать о моем родном Юге. Джимми – не единственный, с кем я встретился за время моей поездки и кто пережил те жуткие времена. Любимая, я не хотел тебе говорить – ты же аболиционистка…