Затишье перед бурей - Александр Михайловский

* * *

Югороссия, словно хороший актер, выдержала паузу и приступила к расширению своих пределов. Отгремела война за освобождение Балкан от османского ига, но мир на планете Земля так и не наступил. В Ирландии зреют гроздья гнева – жители Зеленого острова готовят восстание против ненавистных им британцев.

Бывшие конфедераты не смирились с поражением в Гражданской войне. При поддержке югороссов они готовы снова сразиться с янки, чтобы освободить свою родину от «саквояжников».

Британия повержена, а Австро-Венгрия со страхом смотрит на Россию и Германию, которые готовы провести раздел Двуединой империи. Алчные американцы с вожделением посматривают на Канаду, которая, после ослабления своей метрополии, стала легкой добычей для южного соседа.

Русские войска отправились в «последний бросок на юг», к границам Индии. Осада британских твердынь – Мальты и Гибралтара – подходила к концу. Еще немного, и символы господства Англии в Средиземноморье падут в самое ближайшее время.

Россия копит силы, ибо, к сожалению, единственное, с чем считаются в этом жестоком мире – это сила. Ведь еще нет ни Лиги Наций, ни ООН, и все противоречия между государствами решает исключительно грубая военная сила. Закон джунглей царит так же и в политике, и в экономике. И чтобы выжить в этом мире, надо всегда иметь под рукой оружие. И верных союзников. И то и другое у Российской империи имеется…

16 (4) ноября 1877 года. Куба, Гуантанамо

Джуда Филипп Бенджамин, государственный секретарь Конфедеративных Штатов Америки

Быстроходный югоросский катер причалил к деревянному пирсу, и я, вежливо попрощавшись с командой, сошел на берег. На мне был элегантный костюм, сидевший на моей фигуре, как вторая кожа. Только в Лондоне, на Сэвил Роу, умеют шить такие костюмы. Мои некогда черные волосы и окладистая борода практически полностью поседели, но лицо было все еще молодым, почти без морщин. Оглядевшись, я увидел небольшое здание, над которым реял флаг Конфедерации. Глаза мои заблестели, а по щеке скатилась слеза. Через много лет я снова вижу этот флаг, развевающийся на флагштоке.

Минуту спустя я был окончательно сражен – от здания с флагом, размахивая тростью, навстречу мне шел сам президент Дэвис! Его сопровождали четверо молодых людей неброской наружности.

– Джуда, мой друг, добро пожаловать в Гуантанамо! – сказал президент, пожимая мне руку. Сопровождавшие его молодые люди приняли у матросов мой багаж и неподвижно замерли в ожидании.

– Спасибо, мистер президент, – ответил я, сжимая его еще крепкую руку, словно боясь, что все увиденное окажется сном, и я сейчас проснусь, – очень рад, что сегодня оказался здесь, среди своих друзей.

– Пойдем, я тебе покажу твое новое жилище, – президент Девис подвел меня к высокому и плотному армейскому офицеру к югоросской военной форме.

– Бен, познакомься – это майор армии Югороссии Сергей Рагуленко, наш главный военный советник. Майор, а это Джуда Бенджамин, государственный секретарь Конфедеративных Штатов Америки, – представил он нас друг другу.

Утирая непрошеную слезу, я негромко сказал:

– Мистер президент, можно я еще немного постою здесь? Ведь мне так давно не приходилось видеть наш славный флаг.

Я стоял, смотрел на развевающееся в воздухе алое полотнище с синим Андреевским крестом, украшенное белыми звездами, и вспоминал всю свою минувшую жизнь. Я, Джуда Филипп Бенджамин, родился в еврейской семье в Сен-Круа на Виргинских островах. Мне исполнилось два года, когда наша семья переехала в город Фэйетвилль в штате Северная Каролина.

Мой отец, Филипп Бенджамин, попробовал себя в качестве бизнесмена, но быстро прогорел, и мы снова переехали, на этот раз в город Чарльстон, что в Южной Каролине. Вторая попытка начать бизнес закончилась тем, что все семейные сбережения были словно унесены ветром, и нашей семье пришлось перебираться в лачугу около порта. Тогда отец сказал мне: «Если не везет в карты, сынок, то повезет в любви. А бизнес, малыш, это те же карты».

Отец всю оставшуюся жизнь торговал фруктами с лотка около порта. Жили мы впроголодь, но деньги на обучение нас, детей, для моего отца были всегда на первом месте.

Сначала я учился в хороших школах, а потом отец послал меня в Йельский университет, расположенный в штате Коннектикут, в городе Нью-Хейвен. Во время учебы я подрабатывал как мог, но сев однажды играть в покер, быстро почувствовал логику этой карточной забавы и начал зарабатывать игрой в покер неплохие деньги. Вскоре я уже полностью оплачивал свое обучение, да еще и делился с родителями. Потом, на втором курсе, я начал писать рефераты за своих не столь одаренных товарищей, и денег, которые я теперь зарабатывал, хватало и на обучение моих младших братьев.

А вот с женщинами мне не везло. Ни одна из молодых евреек, с которыми меня знакомили в Нью-Хейвене и в Чарльстоне, мне не понравилась. Впрочем, как и я им.

Эти юные стервы в первую очередь оценивали толщину кошелька избранника и только потом смотрели на прочие его достоинства. А это до безобразия похоже на проституцию, небрежно прикрытую фиговым листком брака. Я не аскет и не моралист, но одно дело – провести с девкой за деньги ночь, и совсем другое – всю жизнь. И я все время вспоминал слова отца.

Летом, после того как я окончил первый курс, мне случайно довелось попасть на митинг в центре Чарльстона. Речь держал сам Джон Калхун, сенатор от Южной Каролины и самый яркий южный политик. Он не уподоблялся проповеднику или артисту, он говорил языком, понятным для всех. Его речь была о том, как Север пытается подмять под себя Юг, и что Североамериканские Соединенные Штаты медленно, но верно превращаются в тиранию, хуже той, против которой колонисты восстали в далеком 1776 году, и что у каждого штата, да и у Юга вообще, есть полное право выйти из состава Федерации.

Еще год назад я не поверил бы Калхуну, но год, проведенный в Коннектикуте, укрепил меня в мысли о том, что «что-то прогнило в датском королевстве», и моя родина – это не Североамериканские Соединенные Штаты, а Дикси – штаты к югу от линии Мэйсона – Диксона, от Миссури на западе до Делавера на востоке. И моей первой настоящей любовью стала не женщина, а Юг.

Впрочем, женщин я тоже не чурался – чего-чего, а публичных домов в Нью-Хейвене хватало, и денег у меня было теперь вполне достаточно и на них тоже. Но мне хотелось не только телесного удовольствия, но и любви. А вот этого я найти никак не мог.

В 1827 году, когда мне было шестнадцать лет, после двух лет обучения в Йеле, рейд профессоров накрыл игру в покер. Я был единственным евреем из игроков, и, возможно, именно поэтому из университета исключили только меня. Но я не отчаялся и поехал в Новый Орлеан, где устроился клерком в адвокатскую контору, а через три года начал обучаться юриспруденции.