Вначале они поговорили о пустяках. Константин спрашивал, как Ольга — Елена чувствовала себя после крещения, хорошо ли спала, не потеряла ли вкус к пище, гуляла ли в саду, что видела. Ольга отвечала на все вопросы правильной греческой речью. И Константин похвалил ее:

— Ты хорошо преуспела в нашем говоре. Потому, думаю, мы можем вольно поделиться тем, что волнует нас с тобой, государей двух великих держав.

— Спасибо, василевс Багрянородный. Как мне было не познать твою речь, ежели она так благородна.

— Ах, Ольга — Елена, я теперь об одном сожалею, что стал при крещении твоим крестным отцом.

— Сие почему же, великий государь? Мне лестно быть твоей дщерью.

— Для тебя отрада, а мне… Мне бы хотелось иного. Достойна ты царствовать со мною в столице моей.

Ольга весело засмеялась. Она и впрямь была так красива и величественна для своих лет, что хоть под венец веди.

— Полно, василевс. Что нам делать в супружестве? Разве что в ладушки играть. Да и жена у тебя ой как молода.

— А не будь жены? Пошла бы царствовать со мной? Ты ведь вдовая.

Про себя Ольга подумала: «Пошла бы». Константину же ответила:

— Не ведаю. Как бы сердце что‑то вещало…

— Обманываешь ты меня! — переклюкиваешь. Подумала же: пошла бы. Ой, хитра! — И василевс махнул рукой— Да и я хорош, при живой‑то жене тебя ласкать надумал. — И засмеялся император, смотря на загадочную северянку с интересом, словно пытался разгадать ее таинственную душу.

На лице Ольги блуждала улыбка, голубые глаза смотрели на Константина спокойно, почти ласково. На белом нежном лице играл легкий румянец. И ни одной морщинки — ни у глаз, ни в уголках красиво очерченных губ, ни на мраморной высокой шее. «Чудо, чудо, — твердил про себя Константин. — И как тебя приласкать, божественная женщина?» — И невольно из его груди вырвался горестный вздох.

Вещая Ольга сказала на то:

— Полно, батюшка Константин, ты видишь во мне только женские прелести, а худое не желаешь видеть. Я же норовом коварна и зла.

— Чего не может быть, того не может! — И Константин стукнул сухоньким кулачком по подлокотнику кресла. — И не должно. Ты умерла для грешной жизни, сказано было мною, но возродилась для духовной святости.

— Что же мне теперь делать, славный василевс?

— Да ничего. Так и будем повелевать далее. Вот сейчас мы с тобой и к размолвке подойдем, потому как знаю, что заведешь речь о сыне своем Святославе. Еще о христианстве, коему хочешь открыть дорогу на Руси. Или не так я сказал, Еленушка?

«О, мы стоим друг друга, — удивилась Ольга, — он во мне все читает, словно в открытой книге, а я в нем, как следы на снегу».

— Обидно, государь. И почему у вас такие жесткие уставы? Сын‑то у меня красавец и богатырь, и воин славный. Да помни, василевс, как не отдашь за него свою принцессу, так еще жалеть будешь.

— Жалел бы, да не дано мне сие видеть. Другое зрю на горизонте — заснеженный пик моей бренной сути. А вот устав нарушить не могу. Прошлым летом император Германский Оттон навестил наш Константинополь и просил руки для своего сына.

— И что же?

— Отказал. Уж какие он громы — молнии метал. А я — пленник уставов, мной же написанных. Да ты не печалься, архонтиса россов. Сын твой еще молод и пусть погуляет.

— Зачем так говоришь, государь? Знаешь ведь, что о династии нужно радеть с появлением на свет наследника. Мне было пять лет, когда князь Олег сговорил меня за князя Игоря.

— Сие мне ведомо. Но не обессудь, великая княгиня, не простят мне потомки, ежели нарушу устав, — Император глубоко вздохнул, голову склонил набок, в глазах печаль тусклая появилась. — Теперь вот и не знаю, как дальше вести с тобой разговор, а для меня он жизненно важен.

— Говори, государь, выслушаю, — ответила миролюбиво Ольга, хотя в душе миролюбия оставалось на донышке.

Но император уже не нацеливал на нее своего ясновидящего взора и потому не «прочел» ее внутреннее состояние.

— Помощь моей державе нужна военная. Стаи коршунов летят к Византии, вот — вот терзать ее начнут. С юга арабы замахнулись, а с севера болгары тянут руки в мои пределы. С моря Средиземного норманны подступают. Знаешь же, какие они свирепые, как коварно совершают свои набеги, все опустошают и уводят моих подданных в рабство. А сил для защиты мало. Вот и…

— Я тебе сочувствую, государь. И как вернусь в Киев, постараюсь помочь твоей беде.

— Помоги, Христом Богом прошу, — смиренно произнес Константин, — Потому как не к кому больше идти. Сколько лет никто не тревожил мою страну, а тут словно гибель мою почувствовали, — Император страдал искренне. Да, может быть, ясновидящий взор его пронизывал пласт грядущего времени, и ему открывались все беды и несчастья, кои обрушатся с годами на одну из самых могущественных империй Средневековья.

— Сколько же тебе потребуется воинов? — спросила Ольга.

— Не ведаю. Да придут мои послы следом за тобою, так скажут.

Заверив императора еще раз в том, что военная помощь ему будет оказана, Ольга, полная отчаянной решимости, открыла Константину сокровенное.

— Ты, государь, сделал для меня многое. В твоей державе, полной торжества христианской веры, я увидела истинного Бога — Иисуса Христа и Его мать Пресвятую Богородицу. Теперь же мне пришло время порадеть за своих детей. И я хочу добиться согласия восточных патриархов на крещение Руси. Потому слово твое патриархам может положить конец моим сомнениям: достойна ли Русь крещения? Ты ее знаешь лучше, чем многие.

Император Константин долго молчал. Он и порадовался порыву великой княгини, и опечалился. Он готов был призвать восточных патриархов к подвигу во имя Христовой веры, побудить их на крещение великого народа россов. Но испугался, что молодой народ россы, объединившись под знаменами христианской веры, достигнет в скором времени небывалого могущества и, как это бывало в истории, подомнет под себя породившую его Византию. Он знал, что сие может произойти не вдруг, пройдут, может быть, многие годы, когда Византия вовсе одряхлеет. И тогда великая северная держава, сильная единой религией, продиктует Византийской империи свои условия.

Странным образом, но Константин Багрянородный увидал нечто сходное в том, чего добивалась княгиня Ольга и чего добился в далекие времена император Константин Великий. Он был язычником, когда сблизился с христианами, служившими при его дворе. Он воочию убедился в превосходстве христианства над язычеством. И в противоположность своим императорам — предшественникам видел в замене язычества христианством не падение империи, а обновление ее жизни новыми началами. Он знал, каким сильным братством соединены между собой христиане, какими верными подданными они могут быть и какую прочную опору они составляют для государства. Так оно и было в пору правления империей Константина Великого. Именно этого и испугался Багрянородный, представив себе расцвет христианства на Руси. Не желал он видеть Русь могущественной державой ни ныне, ни в грядущие века. Сам того не ведая, он вбивал клин в наметившиеся дружеские отношения с великим северным соседом.