– А ты подумай о тех, кто не хочет, чтобы поход увенчался успехом?

– Таких у нас нет! – убежденно ответил Агилмунд.

– Да неужели? – усмехнулся Коршунов. – Если поход будет победоносным, Одохар станет сильнее. А если – нет? Неужели никто в бурге не хочет, чтобы Одохар стал слабее?

С мозгами у риксова десятника было все в порядке. Сразу сообразил.

– Ты хочешь сказать, что Стайна может служить ромлянам? – недоверчиво проговорил Агилмунд. – Стайна? Хранитель Закона? Мирный вождь?

– Не сам Стайна, конечно. Но, может, кто-то из его людей? Кто-то из тех, кто торгует с герулами? Кто-то из тех, кто возит товары на юг…

– Чего ты хочешь? – быстро спросил Агилмунд. Он был человек практичный.

– Скулди сказал, что будет следить за такими людьми на земле Комозика. Но здесь – не его земля. И у него нет здесь своих людей… В достаточном числе. А у тебя – есть. Сделаешь?

– Нет, – отрезал Агилмунд. – Нашим людям и без того хватает дел. Комозик – единый вождь, а у нас не так. Но я скажу о твоих мыслях Одохару. Это все.

Они были уже в полукилометре от ворот бурга.

А в бурге как раз начинался народный суд.

Агилмунд судом не заинтересовался. Он был человек занятый, на службе. А Коршунов с младшими Фретилычами остановились поглазеть.

Здешний суд оказался серьезным мероприятием. Целым театральным представлением.

Подмостками служила центральная городская площадь. Она же – зрительный зал. Действующими лицами были: Стайна (верховный судья), Вилимир (присяжный заседатель) – солидный мужчина с зычным голосом. Вилимир – Стайнов первый приспешник. И дом Вилимира – рядом с домом мирного вождя. И сам Вилимир – всегда рядом со Стайной. Можно сказать, глашатай при мирном вожде.

Кроме Стайны и Вилимира – два Стайновых дружинника. Судебные приставы.

Разумеется, присутствовали истец и ответчик.

И свидетели. Человек тридцать. В основном родня истца и ответчика.

Имелось также вещественное доказательство: килограммов двадцать свиной колбасы.

Суть дела была такова.

Жила-была некая свинья. И забрела она на огород к ответчику. И убил ее ответчик, и сделал из нее фигурирующую в качестве доказательства колбасу.

Факт умерщвления и происхождение колбасы ответчик не отрицал. Но утверждал, что имел на вышеописанные действия полное право, поскольку покойница уже хаживала на его огород. Истец же настаивал, что данная свинья посетила чужой огород впервые, а до этого хозяйство ответчика проинспектировала похожая на покойную, но тем не менее совсем другая свинья.

Что же гласит Закон? А Закон, устами своего хранителя Стайны, утверждает, что свинью, единожды нарушившую девственность чужих посевов, надлежит изгнать за пределы территории, а хозяину ее выразить устное порицание. И только свинью-рецидивиста дозволяется вывести в расход и использовать по прямому свиному назначению. Скажем, пустить на колбасу.

Далее последовало собственно судебное разбирательство, задачей которого было установить идентичность первой нарушительницы с той, которая уже ничего не сможет нарушить, кроме, может быть, пищеварения при неумеренном потреблении колбаски.

Суд заслушал свидетелей (мнения разделились) и затребовал дополнительных доказательств: живую свинью, которую прочили в первые нарушительницы, и шкуру погибшей. Доказательства были представлены и внимательно изучены. С точки зрения Коршунова, все здешние свиньи если чем-то и отличались, то только худобой и прожорливостью. Причем не друг от друга, а от свиней, которых он видел до того, как попал сюда. Но оказалось, что каждая здешняя свинья обладает яркой индивидуальностью и неповторимым набором личных качеств. Изучив доказательства и еще раз заслушав свидетелей, суд (в лице Стайны) встал на сторону ответчика. Посему колбаса, шкура и прочее остались в его собственности. Истцу же, для покрытия судебных издержек, велено было после сбора урожая принести мешок зерна. Решение было оглашено Вилимиром. Все, кроме истца и нескольких его родичей, были полностью удовлетворены. Особенно ответчик, который от щедрот своих подарил суду некоторое количество «вещественных доказательств».

Все-таки выяснил Коршунов, что это за народ. В неторопливой беседе с родичами Фретилычами выяснил. И как только они с Черепановым сразу не сообразили? Ведь и раньше местные на четко поставленный вопрос: «Кто вы такие?» – давали такой же четкий и недвусмысленный ответ. Вернее, смотрели на тебя, как на идиота, а потом соображали: ты же, Аласейа, из края далекого, оттого и не знаешь элементарных вещей. Люди мы. Хорошие люди. Славные. А «хороший» – по-здешнему «готс». И все, тупик.

Но как только Коршунов поднабрал словарного запаса и освоился, то сумел из тупика выбраться. Люди, мол, это да. Дело понятное. Мы вот у себя в Байконуре тоже люди. И герулы – люди. Вот хундс мохнатый – это не «люди», понятно. А между людьми ведь тоже есть различие? Конечно есть, согласились с ним. Вот мы – хорошие люди, а герулы… Ну теперь мы вроде с герулами друзья, но все равно: герулы – они герулы и есть.

Ну да, соглашался Коршунов, про герулов понятно, а все-таки какие именно вы люди? Ах вот ты о чем? – наконец до его собеседников дошло. – Мы те люди, которые гревтунги. А есть еще и тервинги. Они тоже «готьёс», славные, значит, ребята. Если на закат солнца идти – как раз к тервингам и придешь. Мы, значит, готьёс гревтунги, а они – готьёс-тервинги.

Вот тут наконец до Коршунова дошло. Готы! Почему вот только на исконно славянских землях готы живут? Ну еще скифы там или анты… Впрочем, познания Алексея в древней этнографии оставляли желать. Зато он хорошо помнил, что готы Рим взяли. Вместе с вандалами. Или после вандалов. Или до. Или гунны. Короче, доигралась загнивающая империя и пала под натиском варваров. Вот этих самых ребят, с которыми Коршунов пиво пьет и беседы ведет неспешные. А славяне, вероятно, потом появились. Может, от этих же готов. А что? Определенная связь имеется. Тервинги и гревтунги.

«Терва» означает лиственное дерево. Тополь, береза, липа – это все терва. Стало быть, тервинги это те, кто по лиственным лесам живет. Древляне, выходит. А «гревта» означает камень или булыжник. И широкое поле, особенно если оно с холмами и перелесками – тоже.

Вот и получается: древляне и поляне. Аккурат как у нас, в Древней Руси.

В конце июля (двадцать третьего числа, если ориентироваться по коршуновским часам, а еще точнее – в ночь с двадцать второго на двадцать третье) Одохар со своими дружинниками отбыл в неизвестном направлении. Со всеми тремя Фретилычами. Дом опустел. Вернее, заполнялся теперь только звонким голоском Рагнасвинты и визгливым – ее мамаши. Изредка – баском Фретилы. По утрам. С восходом все уходили в поле, прихватив скалксов: двух квеманов и еще одного, пожилого мужика неизвестного происхождения. Коршунову оставляли обед. Который он съедал в одиночестве. Вернее, в компании трех хундсов: лохматого дворового и двух охотничьих сук Книвы и Сигисбарна. Суки тоже скучали.