прозрачности воздуха, на самом же деле надо было одолеть версты две, двигаясь в обход кустарника и глубоких расселин. Медленно, но неуклонно я подымался на высоту тысячи фут. В это время года не было полевых цветов. Я шел по колючим горным травам, шалфею и полыни, изредка разнообразящихся кустами дрока и терна. Мысли, – если назвать мыслями сознание зноя, сухой остроты дыхания и свободы бродить по яркому, безлюдному пространству, – определялись тем лишь, что видели глаза и нащупывала нога. Не было ни птиц, ни мотыльков, лишь шелест ящерицы да хруст жесткой травы нарушали полдневную тишину.

Я достиг трещин, окружающих высокие мосты скал и, перебравшись через одну из них по острому ребру громадного камня, ступил в узкий коридор из неровных отвесных стен, ведущих зигзагом вверх. Здесь подъем был узок и крут, так что приходилось хвататься за росший меж камней кустарник, иногда скользя ногами и оступаясь. Этот подъем был высотой не менее пяти сажен и утомил меня. Поднявшись на окруженную зубцами площадку, я сел отдохнуть и выкурил папиросу, разглядывая внизу пейзаж.

Лишь в стороне Гель-Анея, лежавшего на береговой плоскости и казавшегося белым планом, раскрашенным зеленой краской, не было скал, вокруг же везде, куда я смотрел, вместе со мной поднялись на высоту взгляда белые и серые скалы, с взбегающими по их склонам лесами. Пейзаж был неярок и чист, как акварельный рисунок.

Пройдя каменную площадку по направлению к морю, синевшему за амбразурами верхних зубцов, я увидел, что главные трудности впереди. Передо мной были рискованные воздушные переходы и глубокие трещины. Эти отдельно расположенные гребни, с провалами между них, были доступны стрижу, но не человеку. Внимательно осматриваясь, я нашел, что мне выгоднее взять вправо, где, замыкая перспективу, высился отвесный скалистый пласт, формой ромба, обращенного верхним острым углом к морю. По его ребру я мог вползти на конец этой скалы и высмотреть нет ли там сносного спуска вниз.

Расстояния на высоте поражают своим несоответствием между иллюзией и действительностью. К скале, близкой, казалось бы, как дом на другой стороне улицы, лежал сложный путь. Я раскрывал его по мере того, как шел, продираясь меж колючих кустов. Я делал обход камней, спрыгивал в ямы, карабкался по уступам и, сильно устав, начал, наконец, всходить по наклонному ребру огромного каменного пласта. Подо мной были пустоты и острие. Путь, не огражденный ничем, был неровен и жуток. Я не испытывал головокружения, но был все-таки на последней высоте скалистой гряды и осязал это непередаваемым ощущением щекотки в нижней части спины. Самые простые движения перестановки ног мускульного багажа, дыхания, расчет шага и ожидание неведомого препятствия поддерживали приподнятое настроение. Путь был неровен и узок. Поднявшись к верхнему концу ромба[57]

P.S. Это письмо было послано его автором вымышленному лицу, по вымышленному адресу, в несуществующий город, и кто написал ответ, осталось неизвестно. Одно несомненно – женский почерк письма.

1920-е

Михаил Булгаков

Путешествие по Крыму

Хвала тебе, Ай-Петри великан,

В одежде царственной из сосен!

Взошел сегодня на твой мощный стан

Штабс-капитан в отставке Просин!

Из какого-то рассказа

Неврастения. Вместо предисловия

Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвае сесть нельзя – почему так мало трамваев? Целый день мучительно хочется пива, а когда доберешься до него, в нёбо вонзается воблина кость и, оказывается, пиво никому не нужно. Теплое, в голове встает болотный туман, и хочется не моченого гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.

Но на Страстной площади, как волки, воют наглецы с букетами, похожими на конские хвосты.

На службе придираются: секретарь – примазавшаяся личность в треснувшем пенсне – невыносим. Нельзя же в течение двух лет без отдыха созерцать секретарский лик!

Сослуживцы, людишки себе на уме, явные мещане, несмотря на портреты вождей в петлицах.

Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы, и мало того, что разворотило весь двор, но еще на это требует денег. На общие собрания идти не хочется, а в «Аквариуме» какой-то дьявол в светлых трусиках ходил по проволоке, и юродство его раздражает до невралгии.

Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену, значит, он доспел, и ему, кто бы он ни был – бухгалтер ли, журналист или рабочий, – ему надо ехать в Крым.

В какое именно место Крыма?

Коктебельская загадка

– Натурально, в Коктебель, – не задумываясь, ответил приятель. – Воздух там, солнце, горы, море, пляж, камни. Карадаг, красота!

В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.

– Я еду в Коктебель, – сказал я второму приятелю.

– Я знаю, что вы человек недалекий, – ответил тот, закуривая мою папиросу.

– Объяснитесь?

– Нечего и объясняться. От ветру сдохнете.

– Какого ветру?

– Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд.

Ушел я от него.

– Я в Коктебель хочу ехать, – неуверенно сказал я третьему и прибавил: – Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.

Посмотрел он удивленно и ответил так:

– Счастливец! Море, воздух, солнце…

– Знаю. Только вот ветер – зунд.

– Кто сказал?

– Катошихин.

– Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд – такого и ветра нет.

– Ну, хорошо.

Дама сказала:

– Дует, но только в августе. Июль – прелесть.

И сейчас же после нее сказал мужчина:

– Ветер в июне – это верно, а июль – август будете как в раю.

– А, черт вас всех возьми!

– Никого ты не слушай, – сказала моя жена, – ты издергался, тебе нужен отдых…

Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплете с золотым словом «Крым» за 1 руб. 50 коп.

Я – патентованный городской чудак, скептик и неврастеник – боялся ее читать. «Раз путеводитель, значит, будет хвалить».

Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и увидали на странице 370-й («Крым». Путеводитель. Под общей редакцией президиума Моск. Физио-Терапевтического Общества и т. д. Изд. «Земли и Фабрики») буквально о Коктебеле такое:

«Причиной отсутствия зелени является “крымский сирокко”, который часто в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных… Беспрерывный ветер, не прекращавшийся в течение 3-х недель, до исступления доводил неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до