Голубое окно, смотрящее в сад, где сладостно-душно от козьей жимолости и не счесть роз. Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости, где одинокую тоску я расчаровал, перепев по-русски гениального «Ворона» Эдгара По и написав свою книгу «В безбрежности», – где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих «Я б хотела быть рифмой твоей – быть как рифма, твоей иль ничьей», – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары, – оно не может не открыться снова для нас, ждущих, ибо Русская Россия – с нами, ныне жертвенно хранящими правый свет и звук верного колокола на далекой чужбине. В час Русского праздника Родная Россия широко раскроет свое голубое окно.

Capbreton, Landes, Little Cottage.

1927, 8 ноября

Александр Грин

Хар-Датаг

Повесть о Карадаге

Два письма

Дорогой собрат! Спешу сообщить Вам случай, который, вероятно, расстроит Вашу печень и вызовет возмущение. Я очень рад, что могу влить в Ваши равномерно пульсирующие жилы добрую порцию яда. Но не бойтесь. Это не курара, не авова тофала, не циан калий и не синильная кислота. Мой яд изыскан, как запах жасмина, цветы которого пахнут так тяжело, так значительно и тревожно. Но оставим эту метафору. Вам, вивисектору, относящемуся ко мне с неменьшей иронией, чем я к вам, нужен один яд: нежная рука и добрые голубые глаза.

Уже по вступлению моему Вы видите, что я расположился говорить с Вами не торопясь, что у меня есть сильная козырная карта, которую я медлю показывать, представляя Вам, пока что, делать мысленные ходы, напевая. Как вы знаете, нас всегда тянуло друг к другу именно оттого, что мы несхожи, что мы так страшно удалены друг от друга разницей в объяснениях. Не вымощу ли я, на сей раз, это расстояние подробным изложением случая с Д., моим знакомым на южном берегу Тавриды?

Приехав в Гель-Аней, я снял комнату на холме, несколько в стороне от дач, и, достаточно изучив Феодосийский музей, запасся кое-каким новым материалом по истории древних европейских колоний. У меня была работа, мой дневник, прогулки, и я не искал общества, но познакомился, совершенно случайно, с тем самым Д., о котором и буду говорить далее. Я встретился с ним на морском берегу, в то время, как солнце лишь начало всходить над дальней скалой залива.

Солнечный свет стлался по воде и песку, снизу заглядывая в глаза. Было отрадно чувствовать на развеселившемся теле прохладное, свежее полотно костюма и подставлять лицо теплому морскому ветру, так благотворно действующему на настроение в первые и самые лучшие, утренние часы. Я шел у самой воды, смотря, как перекатываются мелкие камни, то относимые, то увлекаемые обратно легкой волной, и так задумался, что почти наступил на чью-то, вдруг бросившуюся к моей ноге, руку.

Человек, которому принадлежала эта рука, полулежал на песке. Он был в парусиновых брюках и голубой рубашке, его шляпа и башмаки лежали рядом. Он посмотрел на меня с упреком и вздохом. «Вы врыли его каблуком в гравий, – сказал он, – а это была очень недурная лягушка».

Это была досада охотника, которому, в момент прицела, закрыли дуло рукой. Поспешно разрыв рукой гравий, искатель камней пересыпал часть его из ладони в ладонь и, счастливо захватив лягушку, показал ее мне, говоря:

– Начало удачно. Сегодня ночью был прибой, и нанесло много новых камней.

II

Я понимал, что говорит этот человек. Прежде, чем буду продолжать о нем, я расскажу о камнях в Гель-Анее и о массовом увлечении приезжих, которые, по приблизительному моему подсчету, вывезли за лето 1925 года, из Гель-Анея в северную Россию, не менее двухсот пудов отборного гравия. Его разыскивают по линии воды, роясь в песке, смешанном с измельченными ракушками и простой галькой. Ценимый гравий называется «Фернампикс». Есть небольшая, но устойчивая классификация этих камней, нередко прекрасных по сложности рисунка и цвета. Я назову то, что запомнил.

«Лягушка» – прозрачный камень, покрытый узором из отдельных зубчатых концентрических кругов, большей частью серо-зеленоватого цвета. Но есть непрозрачные – белые или голубоватые лягушки, есть также лягушки сердоликовые с зеленым узором по камню цвета красного вина. Другой[56]

Хр<анитель> м<орских> к<амней>

Собирателю камней в Гель-Анее придется собрать некоторые предварительные сведения у местных и приезжих дам, основательно знакомых с правилами и классификацией. Так, он узнает, что не все камушки побережья достойны быть помещены в изысканную коллекцию. Ему покажут таинственные стеклянные банки, мешочки, коробки и баулы, наполненные доверху сокровищами моря, и он узнает их имена: Фернампикс, Лягушка, Сердолик, Халцедон, Слезки и прочее, а, также, познакомится с некоторыми легендами. Ему скажут, что, по слухам, в море, где-то под водой, скрыта огромная сердоликовая скала, осколки которой после шторма можно найти в песке. Прозрачные, цвета красного вина, эти кусочки минерала составляют одну из наиболее лакомых добыч коллекционеров и, хотя, по Марксу, имеют лишь цену усилия, затраченного на их поиски, вызывают больше восторга, чем алмазная выставка Фаберже.

Еще узнает он (собиратель), что по линии скал Хар-Датага существуют Аметистовая, Сердоликовая и Лягушачья бухты, что один из старожилов Гель-Анея собирал разные такие камни лет тридцать и теперь живет тем, что продает их любителям. Если он будет так доверчив, жаден и ленив, что поручит розыски сих редкостей местным подросткам, ожидающим, нельзя ли сорвать что-нибудь с приезжего, – они нанесут ему всякой дряни и назначат цены Мосторга. Пройдя садом мимо греческой столовой Папандопуло, человек этот увидит простую, степенного вида, женщину в платке, сидящую у ограды перед стеклянными банками с камешками, по цене от 5 коп. до 1 рубля и выше. Эта женщина продает – слезки, фернампиксы и редкую красивую гальку, причем некоторые экземпляры прекрасны. Ее муж – дворник, умер, завещав вдове это красивое морское наследство – подобие клада.

Так как я по натуре – собиратель, охотник, то меня очень быстро потянуло к разыскиванию камней. Однажды, лежа на песке и, повернувшись затылком к набережной, я начал разгребать песок, причем со счастливой быстротой нашел сердоликовую лягушку – прозрачный красный камень с узором из глазастых зеленых кружков. Это было начало, и я превратился в запойного, берегового крота.

Такое увлечение явилось весьма кстати, потому что жизнь в Гель-Анее была очень однообразна. Отсутствовали музыка, лодка, сносный ресторан; не слышно было ни смеха, ни песен. Приехавшие отбывали повинность, состоявшую