То, что я увидел у машины — как один мощный удар, последствия которого становятся все ощутимей с каждой минутой. И пока Алла вчитывается в документы, деловито отвечает на звонки и сверяется с графиками, я чувствую, как внутри меня что-то сминается в крошево.

Последней каплей становится ее заявление, что у нее на обед уже есть свои планы и звонок от моей потенциальной невесты. Понятия не имею, как удалось сдержаться и не сделать со своей помощницей прямо сейчас все, что ей обещал.

И пусть бы потом ее трахал ее женишок, пусть бы ублажал ее после меня, пусть бы пил ее стоны, которыми она поила меня.

Но, бля…

Наверное, я потому и сдержался, что не смог бы ее отпустить. И потому, что не врал — одного раза мне было бы мало.

Да и не остыла она еще после другого. На ее губах все еще его поцелуй. И то, как часто она облизывала губы, говорило только о том, что она вспоминает об этом. Вспоминает и хочет еще.

И, скорее всего, получит во время обеда. Не еда ей нужна, в работе она о ней забывает.

Выхожу из кабинета, чтобы немного остыть, потому что, блядь, это слишком. Слишком болезненно, непривычно и слишком сбивает с катушек.

После того, что было, она спокойно выбирает другого и так же спокойно предлагает другую мне. Что за на хер?!

Понимаю Толстого — с Карениной иначе никак. Одну из них мне хочется придушить, встряхнуть хорошенько, заткнуть ей рот поцелуй и трахать жестко, без остановки, чтобы выбить из нее и из себя все мысли о светловолосом мальчишке, с которым она целовалась.

Как идиот искал для нее этот цветок…

Так символично — крылья, белые крылья, новый полет…

Хрен там.

Она уже полетала.

Всю ночь летала. Пока я думал о ней и катился в какую-то пропасть, потому что ее не было рядом.

Не пропасть даже — дыру.

Гулкую, давящую, взрывающую мое прошлое, и заставляющую еще раз взглянуть на него, прежде чем выбросить.

Многое пересмотрел — что-то хорошее, светлое, что-то тягучее, полузабытое, то, что давно похоронено, а вот же, и оно показалось, чтобы напомнить.

Напомнить о том, как легко рядом со мной ломаются люди.

Как я их ломаю.

А сегодня, будто вчерашнего мало, мое прошлое показало то, что с теми, ушедшими, забытыми, сломленными происходит в реальности, в данный момент, когда уже ничего не связывает, оборвано все, а нет — тянутся нити. Тянутся, пересекая зачем-то наши реальности.

Может быть, чтобы я больше никого не сломал?

— Да, брат, — стонет Лука, когда я вхожу в его лавку, — ты свою рожу в зеркало видел? У меня столько чая не будет, чтобы ты успокоился. А дерьмового вина у тебя с собой нет, так что предлагаю другой, более действенный выход.

Прекрасно понимаю, о чем он. Но так как байка у меня уже нет, Лука предлагает мне свой. От души отрывает.

— Авось не развалишься, — усмехается, когда я вновь чувствую под своими ногами железную мощь.

Лавка закрыта, несмотря на толпы поклонниц. В офисе отдувается Макс. Я даже скидываю часть работы на утомленного Пашку, но, кажется, он только рад отползти подальше от пальмы в комнату номера и холодок.

И мы со старым приятелем, с которым исколесили много дорог и много чего повидали, уносимся прочь. Подальше от города — туда, где никого не волнуют статус и настоящее имя, потому что есть кличка, которая прикипела, даже если ты сам про нее и забыл. Туда, где свобода, ветер и скорость.

— О, Хищный приехал! — слышу вокруг знакомые голоса.

И тут же смех и подколки, что своего коня потерял и пытаюсь стреножить чужого. Вопросы: за какие заслуги Лука позволил оседлать его «друга», если на этом байке не возил даже девушек.

— Бабам всегда есть место на моем члене, — огрызается со смехом Лука, пока я приветствую старых знакомых и опять привыкаю к тому, что раньше было обыденным.

Смех, дым сигарет, стынущий над городом, что остался внизу, и сверкает пустыми огнями.

Пустыми, потому что не греет, не держит, не тянет обратно.

И я отключаюсь.

Забываю, оставляю у себя за спиной все, что мешает летать, мчаться без страха и без мыслей, что тебя кто-нибудь ждет.

Опасное состояние. Потому и ушел, потому и продал свой байк, что слишком бесстрашно летал.

Хотя это был лишь предлог, с этим можно было мириться. Не так — я раньше не представлял, как без этого жить. А причина того, что я окончательно сменил два колеса на четыре состояла в другом.

И сегодня она о себе заявила.

Я узнаю ее сразу, хотя от прежней женщины, от моей женщины, в ней уже ничего не осталось.

Такая же роскошная, удивительно хрупкая, в коротком красном платье, которое обнажает ее стройные ноги, цепляя взгляды мужчин. Тех, кого не впечатлили ее длинные, шелковистые волосы такой черноты, что вороны позавидуют. И тех, кто еще не пялится на ее пышную грудь, с каждым шагом будто мечтающую вырваться на свободу и лечь в мужскую ладонь.

Такая же внешне. Но внутри совершенно другая.

В ней будто бурлит тот хмель, что я разбудил.

Ее громкий смех разносится по округе, дым от ее сигареты перебивает ментолом запах бензина, железа и осени. А ее губы то и дело приклеиваются к бородатому байкеру, с которым она появилась на сходке.

Она липнет к нему, как будто вечность не виделись, хотя, скорее всего, еще пару минут назад отдавалась ему где-нибудь в переулке. При свете фонарей и зная, что их могут увидеть. Даже желая того, чтобы их кто-то увидел.

Он любит экстрим, секс и деньги, и все имеет в избытке. Она любит деньги, секс и экстрим.

Зеркальная идеальная пара.

Ветер путается в волосах женщины, бросает ей их на лицо, а потом вынуждает ее обернуться.

И заметить меня.

И смех ее обрывается, сигарета тлеет и медленно падает, потому что она тоже меня узнает.

И делает шаг в мою сторону.

Хотя скорее не делает — ее будто качает ко мне, тянет что-то невидимое. Потому что идет она как-то неловко, на непослушных ногах, и мне приходится схватить ее за руку, чтобы она не упала на своих тонких шпильках, в которых и стоять неудобно — не то что ходить.

— Привет… — выдыхает она тихо-тихо, так тихо, что вполне возможно, мне только слышится ее голос, а на самом деле она просто чуть приоткрыла губы. Но нет, спустя секунду она прочищает горло и добавляет уже уверенней, четче: — Привет… Хищный.

Она смотрит на меня во все глаза — куда только делась уверенность, которой она бравировала минуту назад. Кажется, сейчас она даже боится дышать.

Впрочем, как оказалось, ей всегда было трудно дышать со мной рядом. Не говоря уже о том, чтобы попробовать в унисон.