Я слышу, мама, как ты говоришь: разве Марина не должна хоть немного уважать Ариэль Корту? Ну, как адвоката — возможно. Что касается ее человеческих качеств, то вот что я скажу: похоже, у нее никогда не было партнера или даже мимолетной любовной связи. Ни единой. Ни разу. И меня это ничуточки не удивляет.

* * *

— Это будет стоить тебе двадцать миллионов, — сообщает Ариэль.

— Немало для Суней, — говорит Лукас. Он рассердил сестру, вытащив ее в Боа-Виста, но терпеть потасовки адвокатов и судей, а также тяжущихся, с криками бегающих по коридорам Суда Клавия, ниже его достоинства. Дела семейства Корта решаются подальше от представителей общественного мнения, в уединенных комнатах отдыха, за коктейлями.

— Они начали с пятидесяти.

Токинью подсовывает Лукасу контракт для внимательного прочтения. Он проглядывает список главных положений.

— У нее будет доступ к Лукасинью.

— Я его предложила, чтобы подсластить пилюлю. Лукасинью, как и раньше, сам будет решать, общаться с нею или нет.

— Двадцать миллионов.

— Двадцать миллионов.

Лукас мысленным усилием подписывает контракт о разводе. Другим мысленным усилием приказывает Токинью перевести двадцать миллионов битси со своего счета финансовым ИИ «Тайяна» во Дворце Вечного Света. Ему всегда нравилось тяжеловесное достоинство названия, хотя он там побывал лишь однажды, после свадьбы, когда под руководством Аманды познавал запутанные уровни ее семьи. Столица Суней была самой старой на Луне, высеченной в стене, окаймляющей кратер Шеклтон, в нескольких километрах от южного полюса Луны, и здесь, над вечной тьмой в сердце кратера, почти всегда было светло. В самом низу находились залежи замерзших газов и органики, которые положили начало человеческому присутствию на Луне. Лукас это ненавидел. Контраст оказался слишком резким, слишком очевидным. Высокое и низкое. Тьма и свет. Холод и жар. Аманда устроила ему обязательную экскурсию в Павильон Вечного Света — башню, выстроенную на вершине горы Малаперт. Вечный свет пронзал световую камеру на вершине километровой башни. По пути туда, в кабине лифта вместе с Амандой, Лукас сжимал зубы, представляя себе, как радиация проникает через металлические стенки, проходит сквозь него, разрушая химические связи в керамике, пластике и человеческой ДНК. «Купайся в нем, — предложила Аманда, когда он ступил из кабины лифта в вечный свет, заливший стеклянную камеру. — Это единственное место в двух мирах, где никогда не заходит солнце». Каждая поверхность, каждый знак или предмет были выбелены светом. Лукас почувствовал, что его просвечивает насквозь, он как будто стал прозрачным, и его кожа сделалась бледной и болезненной. Он чувствовал, как воздух жарится на свету, месяц за месяцем, год за годом. Свет был безжалостен. «Подойди и посмотри», — сказала Аманда, но он не подошел вслед за ней к стеклу, чтобы полюбоваться панорамой всего лунного Южного полюса. Он думал о свете, выжигающем цвета, о жестоких ультрафиолетовых лучах, разбирающих молекулы стекла, фотон за фотоном. Он представил себе, как стеклянная камера лопается, словно упавший коктейльный бокал. «Подойди и посмотри на свет». Люди не созданы для вечного света. Людям нужна их тьма.

— Готово, — говорит Лукас, когда Токинью передает копию контракта Бейжафлор. — Свободен, но банкрот.

— Не говори ерунды, — отвечает Ариэль. — Никто из нас никогда не станет банкротом.

Жоржи завершает «Manhã de Carnaval» большим мажорным нонаккордом, поворачивается и бросает взгляд на ударника. Еле слышно шелестят метелки. Сет завершен.

Из своей кабинки в задней части клуба, озаренный синими биолампами, Лукас аплодирует. Большой мажорный нонаккорд — один из классических аккордов босы, истинный дух саудади, меланхолии под солнцем Рио. Ему не хватает решительности, и потому он вызывает удовлетворение. Аплодисменты Лукаса звенят в воздухе. Это единственные аплодисменты в зале. Клуб никогда не бывает полным, но во время сета эскольты Лукаса потихоньку выпроводили всех — тут кого-то похлопали по плечу, там кому-то шепотом что-то предложили. Жоржи вглядывается в огни.

Лукас подходит к сцене.

— Мы не могли бы…

Музыканты смотрят на Жоржи; он кивает. Ладно.

В кабинке ждет мохито, приготовленный по вкусу Жоржи.

— Хороший сет. Но сольные выступления у тебя получаются лучше. Ансамбль тебя сдерживает. Без них ты бы летал. Ты поэтому собрался в Царицу Южную?

— Я вот уже много месяцев хотел начать сольную карьеру. Там есть спрос. Небольшой, но достаточный. Буду играть босу на заказ.

— Так и надо.

— Ты меня в каком-то смысле вдохновил.

— Я рад. Мне бы не хотелось думать, что ты убегаешь от меня. — Лукас касается руки Жоржи на бокале; деликатно, почти со страхом. — Все в порядке. Я догадался о твоем ответе, когда ты не позвонил.

— Прости. Это было неправильно. Ты застиг меня врасплох… ты меня испугал. Я не знал, как быть. Я должен был остаться наедине с самим собой, чтобы подумать.

— Я опять холостяк, Жоржи. Я свободен от этого злобного никаха. Это мне стоило двадцать миллионов, и Суни алчут еще двадцать за ущерб, нанесенный их доброму имени.

— Не говори этого, Лукас, пожалуйста.

— Не говорить, что я сделал это ради тебя? Нет. Что ты о себе возомнил? Нет, я это сделал ради себя. Но я тебя люблю. Я думаю о тебе, и у меня все горит внутри. Я хочу, чтобы ты присутствовал в каждой части моей жизни. Я хочу присутствовать в каждой части твоей жизни.

Жоржи прислоняется к Лукасу. Они касаются друг друга головами, их руки встречаются.

— Я не могу. В твоей жизни все как-то слишком. Твоя семья… вы же Корта. Я не могу стать частью вас. Я не смогу сидеть за главным столом рядом с тобой в день рождения твоей матери. Я не вытерплю всех этих взглядов и шушуканья. Мне не нужно их внимание. Я не хочу, чтобы, когда я буду играть, люди говорили: «Это око Лукаса Корты. Ну понятно, как он устроил концерт». Если я выйду за тебя, мне конец, Лукас.

В голове у Лукаса возникает с десяток ответов — сплошь колкости и жестокости.

— Я в самом деле тебя люблю. Полюбил в тот же миг, как увидел тебя в Боа-Виста.

— Пожалуйста, не надо. Я должен отправиться в Царицу. Пожалуйста, отпусти меня, позволь мне обрести там новую жизнь. Не ищи меня. Я знаю, ты можешь сделать все, что захочешь, но отпусти меня.

— А ты когда-нибудь…

— Что?

Эти слова также больно ранят, но крючки застревают у Лукаса в горле.

— Любил меня?

— Любил ли я тебя? В тот первый день, когда я пришел в твою звуковую комнату, я даже не мог настроить гитару, так сильно дрожали мои руки. Не понимаю, как я вообще сумел произнести хоть слово. Когда ты попросил меня остаться, тем вечером на балконе, я думал, у меня сердце разорвется. Я все время себя спрашивал: что если он хочет со мной трахаться? Я-то хочу. Дома, когда я дрочил, велел Жильберту увеличить твое изображение, синтезировать твой голос. Разве от этого не бросает в дрожь? Любил ли я тебя? Ты был моим кислородом. Я горел благодаря тебе.