на огневую…

***

Одновременно с этим происходил захват в плен нашего связиста, также назначенного Степаненко для связи взвода царандоя с основной группой… Боец лежал на земле, при-давленный своей тяжелой Р-159, судорожно соображая: «Бл…

Вот жарят обезьяны… И голову хрен поднимешь… Что делать?.. Откуда они взялись?.. Надо, не вставая, как-то включить радио-станцию, выйти на связь с капитаном…. сообщить, что взвод

царандоевцев попал под обстрел… Хотя, наверное, сами все видят. Да и, по ходу, они тоже попали под молотки…»

235

Не надеясь на афганских солдат, еще более прижавшись к земле, он продолжал размышлять: «Нужно отходить назад, к 3-му взводу, к Кадышеву… к своим»…

В этот момент кто-то сильно потянул за радиостанцию, оторвав его туловище от земли вместе с ней. Солдат обернулся

и увидел сарбоса, здоровяка, который ему не понравился еще с самого начала. Что-то в глубине души бойца вызвало анти-патию к этому «мутанту», как тогда мысленно окрестил его связист. Теперь, когда их взгляды встретились, внутренняя антипатия моментально переросла в ненависть, перемешанную с животным страхом… В черных глазах сарбоса он увидел нет, не злобу, не отвращение и не вражду — они горели восторгом, предвкушением скорой кровавой расправы… И этот зловещий восторг вызвал у солдата животный страх.

Связист понял: счет пошел на сотые доли секунды, мгно-венно осознав, что у него есть единственный шанс воспользо-ваться моментом, когда его туловище оторвано от земли… И он крутанулся изо всех сил, рассчитывая, вырвавшись из лап «мутанта», оказаться на спине, чтобы выпустить весь рожок в рожу этой обезьяны… Как птицу на взлете сбивает дробь охотника, так и связиста в момент рывка тяжелый ботинок подбежавшего сарбоса, угодивший прямо в лицо, сбил с рас-считанной им траектории, и вместо спины он упал на бок… В глазах поплыли яркие круги… Кто-то железной лапой наступил на автомат, прищемив ему руку… И тут же посыпался град ударов ногами, сопровождаемых афганскими ругательствами, в область лица, груди, спины, живота, паха… Боец вначале чувствовал сильную боль от ударов. Потом у него забилось дыхание. Далее боль стала как-то стихать, став какой-то одно-родной. После в голове промелькнула мысль: «Сука, не успел…» Потом, стало все темно…

Связист пришел в себя лежащим возле какого-то глино-битного домика уже в кишлаке. Отовсюду доносились звуки стрельбы — бой был в разгаре. Боец почувствовал, что его руки за спиной крепко связаны. Лицо ему показалось не своим, оно было разбито вдрызг и поэтому совершенно онемело. Если бы он увидел свое отражение в зеркале, то не узнал себя. Во рту был солоноватый привкус, а губы слиплись от засохшей

236

крови. Тело все ныло от недавно нанесенных побоев, и ужасно хотелось пить… Он открыл один глаз, потому как другой со-вершенно заплыл.

Всюду бегали духи, вооруженные кто чем: от допотопных ППШ и «Буров» до американских винтовок М-16 — и оживленно, как цыгане, громко разговаривали на языке, на котором много веков назад говорил Чингисхан. Вдруг один из пробегающих мимо него моджахедов заметил, что связист открыл один глаз. Дух остановился и начал громко кого-то звать:

— Жаргал! Жаргал!

Пока моджахед кричал, несколько боевиков тоже останови-лись возле связиста. Среди них он увидел и бывших сарбосов. Не докричавшись, дух побежал куда-то, а толпа вокруг со-ветского солдата все увеличивалась и увеличивалась. Даже стрельба начала стихать… Когда появился полевой командир Жаргал, бой прекратился. Только откуда-то с правой стороны ущелья изредка была слышна тяжелая дробь ДШК да иногда стрекотали автоматы…

Под мертвую тишину окруживших бойца духов Жаргал сел возле него на корточки и начал молча всматриваться в лицо связиста. Советский солдат, а по сути — мальчишка из глубин-ки, которому едва исполнилось девятнадцать лет, который еще год назад гонял на крыше голубей, смотрел одним заплывшим глазом на жестокого матерого воина, не знающего пощады вра-гу, как и его древние предки. Так они молча смотрели друг на друга, наверное, пару минут. Смотря в обветренное, каменное лицо полевого командира, паренек понял, что участь его пред-решена… Приближение неминуемой смерти сковало страхом его молодое, полное жизни сердце… Воля в нем, побившись о стальные оковы этого страха, притихла и замерла… Мозг, потря-сенный увиденным, выбросил с избытком адреналин в кровь. И чувство, что это происходит не с ним, наполнило его разум.

Жаргал резко встал, что-то громко выкрикнул, и тут же двое духов подняли бойца и поставили перед ним. Он достал из-за пояса кривой нож, приблизился вплотную к парнишке, схватил его за волосы и потянул назад голову. Так же молча, не спеша, он начал перерезать шею мальчику… Тот не сопротивлялся, он не издал ни единого звука, только какое-то хлюпанье и кло-

237

котание вместе с кровью вырывалось из разрезанного горла, да и его тело временами конвульсивно дергалось… Дойдя до позвоночника, Жаргал, как матерый забойщик скота, резким движением руки, держащей паренька за волосы, сломал его и спокойно продолжил отрезать голову дальше. На его лице не дрогнул ни один мускул. Отрезав еще совсем недавно симпа-тичную, озорную, с юношеским пушком на верхней губе голову мальчика и подняв ее вверх перед собой, полевой командир выкрикнул боевой клич всех моджахедов:

— Аллах акбар!

— Аллах акбар! — вторила ему озверевшая от молодой, горя-чей крови толпа.

Двое духов, что держали парнишку, отпустили тело, и оно безжизненно рухнуло под ноги полевого командира… Молодое сердце все еще работало, и сонная артерия начала обильно, пульсируя, окрашивать в багряный цвет серые плоские кам-ни… Тут же моджахед швырнул голову по узкой каменистой улочке… Она покатилась, забрызгивая кровью все те же серые камни… Когда голова остановилась, то на Жаргала смотрел один затекший глаз, но в нем уже не было юношеского огонька — он был пуст… Впервые за это время каменное лицо полевого командира преобразилась — его черты изобразили брезгливость… Он снова присел на корточки теперь уже перед обезглавленным парнишкой и стал вытирать залитую кровью руку и свой кривой нож о хэбэ совсем еще юного пацана из глубинки, нелепо лежа-щего без головы на улице горного кишлака за многие тысячи километров от своих голубей… Вытерев руку и нож,