освободить свою птицу, но мало кто может это сделать, потому что трудно понять, где она сидит.

Данте спрыгнул на землю и подошел к кусту.

— А где сидит моя птица? — еле слышно спросил он.

— В большой власти, — прозвучал ответ, — потому ты так рвался в политику. Но это путь в клетку. Твоя власть в поэзии.

— Странно слышать от тебя такие слова. Разве не Бог дал мне поэтический дар?

— Разумеется. И Он не терпит, когда человек зарывает свой талант в землю.

— Но кто же тогда ты? — пораженно спросил Данте. — Неужели мой ангел-хранитель?

Луций помолчал. Аккуратно поставил клетку на землю и с достоинством промолвил:

— Врать не буду. Нет. Не он.

— Тогда зачем?..

Луций помолчал, повернулся к собеседнику красивым римским профилем:

— Мне нравится, когда люди исполняют свои желания, когда они упиваются своей силой и преображают мир. А Бог — он же дает им выбор.

— Послушать тебя — так все, кто совершает нечто значительное, — идут по пути дьявола.

— Я вовсе так не говорил, — обиделся птичник. — Если хочешь, я вообще сейчас уйду, а этот лес кишит хищниками, и ты не доживешь до утра. Такой выбор у тебя тоже есть.

— Как ты смеешь мне угрожать! — воскликнул Данте, надвигаясь на обнаглевшего собеседника, и осекся. Никакого Луция не было. В лунном свете чуть шевелились от ветра ветви куста, отбрасывая на землю причудливые тени. Рядом чернел лес.

Вдруг совсем близко раздался волчий вой. Данте показалось: что-то мелькнуло у опушки. Лошадь испуганно всхрапнула. Он задумался: как поступить дальше? Дорога шла как раз в сторону зарослей. Может, вернуться? Но позади — Большой Барон со своими головорезами. Он охотно расправится со своим врагом, не дожидаясь суда. А главное — пострадают Пьетро, Якопо и маленькая Антония. Они — лишь наполовину Донати, и их жизнь висит на волоске. Поэтому их отцу лучше скрыться, не напоминая о себе. Впереди же, за лесом — владения графа Гвиди, который не относит себя ни к черным, ни к белым, ни к гвельфам, ни к гибеллинам. Зато разбирается в поэзии не хуже папы римского.

Папа Бонифаций… это он поддержал разбойника Корсо и создал во Флоренции хаос, это из-за него у Алигьери теперь нет ни дома, ни семьи, ни родины.

Ненависть прибавила ему решимости. Не раздумывая больше, он погнал кобылу в лесную черноту.

Волков там оказалась целая стая. Стегнув бедное животное изо всех сил, он заорал и поскакал прямо на хищников. От неожиданности звери бросились врассыпную, но быстро оправились от испуга и начали преследование. Луна мелькала в черных ветвях, ветер бил в лицо, мелкие камешки вылетали из-под копыт, но погоня не отставала. Лошадь слишком сильно устала, она ведь преодолела путь от самого Рима и стоянок ей досталось меньше, чем следовало. Волки же, наоборот, только что вышли на охоту. Расстояние неумолимо сокращалось, вожак клацнул зубами у самой ноги всадника.

«Ну вот и встречусь c Беатриче. Теперь уже ничто не встанет между нами», — пронеслось в его голове. Навалилась непреодолимая слабость. Он больше не понукал лошадь — та сама мчалась из последних сил, пытаясь спастись. «Помоги!» — сами прошептали его губы, обращаясь непонятно к кому — то ли к Господу, то ли к Богородице, а может, к той удивительной девочке из детства, которой ему так не хватало все эти годы.

И победным набатом раздался в ответ звонкий многоголосый собачий лай. Волки разом сбросили скорость. Некоторое время они еще трусили сзади, потом один за другим начали разворачиваться и убегать. Впереди тускло замаячило огненное пятно факела, закрепленного на стене какой-то небольшой постройки.

— Эй, куда едешь так поздно?! — послышался оклик.

— А что это за земли? — спросил Алигьери, пытаясь разглядеть в темноте лицо говорящего.

— Графа Гвиди, — отозвался тот, — но ты не ответил на мой вопрос.

— Я… — Данте поспешно слез на землю, чувствуя неприятный стук собственных зубов. — Волки… — с трудом проговорил он и потерял сознание.

Глава двадцать восьмая. Новая жизнь

Какими бы прекрасными ни были сонеты Данте из «Новой жизни», его канцоны и политические трактаты, он бы никогда не поднялся выше уровня Гвидо Кавальканти, если бы не «Божественная комедия». По меткому выражению одного из русскоязычных биографов нашего героя, Алексея Дживелегова, «Комедия» подводит итог всему, что было пережито и передумано феодальной культурой: в ней «впервые заговорили десять немых столетий».

Целые поколения исследователей трудились над этим шедевром. Объем комментария в десятки, а может, и в сотни раз превышает текст творения Данте. Еще бы. Им приходилось обращаться к архивам, чтобы понять контекст, но историческая реальность оказывалась лишь видимой частью айсберга. Как говорит о «Божественной комедии» современный русский поэт Глеб Симонов, «смыслы не присущи, они конструируются. У поэмы в 14 тысяч строк, где действие каждой песни происходит в другом месте и с новыми персонажами, просто не может быть какого-то одного смысла, который можно оттуда взять и, вот, показать. Так что попробуем тезисно. Поэма представляет собой гибрид жития ветхозаветного пророка, античного эпоса и духовной автобиографии Августин-style. Это не только модель поэмы о мире, это также модель поэмы о себе. В сущности, поэму можно читать как non-fiction, и таковое прочтение будет совершенно легитимным».

Итак, что смогли узнать исследователи?

«Божественная комедия» писалась почти 14 лет. Само название «Комедия» восходит к чисто средневековым смыслам: в тогдашних поэтиках комедией называлось всякое произведение с печальным началом и благополучным, счастливым концом, а не драматургическая специфика жанра с установкой на смеховое восприятие. Для Данте же, помимо прочего, это была комедия, понимаемая вне связи с драматическим каноном, — как соединение возвышенного с обыденным и тривиальным. Эпитет же divina — «божественная» впервые употребил Боккаччо, подчеркивая поэтические совершенства поэмы, а вовсе не ее религиозность. Так что название одного из самых известных поэтических произведений не являлось плодом долгих авторских раздумий, а сложилось как бы само собой.

Со времени смерти нашего героя и до наших дней исследователи добивались точности в определении времени написания отдельных песен этого шедевра или хотя бы его трех частей. Но до сих пор все имеющиеся даты спорны, поскольку не существует документов или писем, подтверждающих появление тех или иных стихов. И сам автор, заканчивая песнь, даты не ставил.

Бесспорно лишь одно: «Божественная комедия» — песнь изгнания. Данте начал писать ее, потеряв право жить на родине. И неизвестно, написал ли он ее вообще, если бы не политическая катастрофа, разделившая его жизнь на «до» и «после».

По мнению большинства исследователей, именно создавая «Ад», Данте острее всего переживал