детей у мамы и унесла самое ценное. Надеюсь, нас не тронут. Но тебя я никак не смогу защитить. Беги!

Она бросилась к нему на шею, как не делала еще никогда в жизни. Сердце Алигьери сжалось. Он ведь вроде бы не любил жену, считая тягостным наследием отца. И вдруг, осознав, что видит ее, скорее всего, в последний раз, понял, как сильно ему с ней повезло. С каким старанием она облагораживала его мрачный дом, как предупредительно-нежно вела себя со старой мачехой до самой смерти той. Да, Джемма не понимала поэзии и не могла стать музой, но более идеальной супруги было бы трудно сыскать.

Он крепко обнял ее и тут же резко отстранился:

— Я хочу попрощаться с детьми.

— Нельзя, — умоляюще прошептала она. — Корсо только этого и ждет. Тебя схватят и… мы останемся совсем без средств тогда, он все отнимет. Разве ты хочешь этого? С ним никто не сладит, он теперь властитель города.

Кулаки Данте сжались:

— Он не властитель, а обычный разбойник, этот твой родственничек. И захватил власть только благодаря поддержке другого разбойника, захватившего Святой престол! Но я верю, справедливость восторжествует, и Бог покарает обманувшего Святую невесту — Церковь!

Жена испуганно ахнула, прижав палец к губам. Хотела что-то сказать, но не решилась. Послышался нарастающий стук копыт. Джемма толкнула мужа ближе к стене и опасливо выглянула:

— Это Корсо! Я отвлеку его, постарайся уйти незаметно!

Она поправила платок и решительными шагами вышла из двора.

— Что ты здесь делаешь? — донесся недовольный голос Большого Барона. — Тебе сказали: сиди у матери. Имущество твоего мужа подлежит конфискации, а дом завтра же разрушат.

— Я не выбирала мужа! — возмущенно ответила Джемма. — Меня просватал в детстве отец, который, как и ты, носит фамилию Донати. И большая часть имущества в этом доме из моего приданого, а значит — принадлежит роду Донати. Стыдно обижать родственников!

— Я вроде бы не обижал тебя, сестренка, — голос Корсо стал вкрадчивым, — а ведь мог бы. Приданое твое меня не интересует, а вот отпрысков побереги. Они ведь дети не только рода Донати, но и твоего муженька, который посмел поднять на меня руку. А я, как ты знаешь, своих врагов не прощаю.

Данте не стал слушать дальше. Крадучись, по стеночке, он дошел до места, где оставил лошадь. Отвязав ее, он вскочил в седло и быстро поскакал прочь.

Переулками, стараясь не напороться на погромщиков, он спешил к городским воротам. То, что два часа назад там не было стражи — ничего не значило. Их могли закрыть в любой момент.

Уже сгущались сумерки, видимость стала совсем плохой из-за дыма — где-то неподалеку горело сразу несколько домов. За спиной снова послышался неприятный звук — нарастающий стук копыт. Алигьери подстегнул кобылу, но погоня не отставала. Тогда он остановился и обнажил меч.

Всадник вылетел из-за поворота.

— Стой! — крикнул Данте. — Что тебе надо?

— Братец, зачем мечом махать? Это ж я! — послышался голос Франческо.

Данте вздохнул с облегчением:

— Зачем ты гнался за мной? Тебе нужно держаться от меня подальше. Меня хотят отдать под суд.

— Знаю, — грустно сказал младший брат, — поэтому и гнался. У меня дело к тебе. Помнишь, я по молодости деньги у тебя все клянчил.

— Конечно. Я до сих пор должен теще, в том числе из-за тебя.

— Ну вот, ты можешь ей теперь отдать. Правда, мне кажется: тебе эти деньги сейчас пригодились бы больше.

— Очень кстати. — Данте протянул руку и замер. — Послушай! А откуда они у тебя? Ты вроде бы совсем недавно сетовал, что не можешь позволить себе новые одежды на Календимаджио?

— Вот-вот, — засмеялся Франческо, — я вдруг понял, что слишком много у меня одежд, и распродал половину. А еще, ты не поверишь: появился какой-то давний должник нашего отца и вернул долг.

— Вот уж действительно неожиданность, — Данте помрачнел, — я бы предпочел не вспоминать о делах папаши. Правда, деньги сейчас как нельзя кстати. Но я возьму только половину, другую передай как-нибудь незаметно Джемме. И будь осторожен. Лучше сразу уезжай, пока тебя не изгнали. Ты ведь мой брат.

Франческо встревоженно заморгал:

— Думаешь, и меня тоже? Какой ужас!

— Всяко может случиться. Ну, прощай.

Бывший приор Флорентийской республики уже подъезжал к городским воротам, когда там появилась стража, посаженная новой властью.

— Стой! Куда едешь? Назови себя! — послышались крики.

Первую мысль — прикинуться безвестным пополанином — он отверг сразу. Слишком уж не вязался с этой ролью костюм для папской аудиенции, хотя он и сильно поистрепался в дороге. А называть свое имя опасно — мало ли какой приказ мог отдать Корсо?

— Я с посланием к господину нашему, Валуа, от мессира Донати. Верно ли, что принц расположился в том палаццо за рекой?

— Верно, — отвечал стражник, — проезжайте.

Алигьери еле удержался от желания пустить лошадь в галоп. Отъехав на безопасное расстояние, в последний раз оглянулся на родной город. Он покинул его вовремя — у ворот кипела свалка. Доносился характерный звон клинков, слышались отчаянные крики. В сгущающихся сумерках было невозможно понять, что именно там происходит, да это уже и не волновало изгнанника. Он свернул на старую болонскую дорогу и поехал в направлении горы Фальтероны.

Никогда еще ему не доводилось бывать одному на ночной дороге. Она оказалась светлой из-за почти полной луны и какой-то нереальной, словно картины из его фантастических снов, которые он часто видел в молодости. Они исчезли, когда он стал политиком. Сейчас, лишенный всего самого дорогого, он будто снова возвращался к себе.

Серебристо поблескивал склон Фальтероны. У подножия горы залегла абсолютная тьма старого леса. Дорога шла туда. Интересно: водятся ли в нем дикие звери?

Небольшой, причудливой формы куст у опушки напоминал фигуру согнутого человека. Алигьери подъехал ближе, куст пошевелился и распрямился. Теперь среди веток и впрямь кто-то стоял, кто-то очень знакомый.

— Луций, — прошептал Данте, — почему я не удивлен?

— Здравствуй, мальчик, — сказал странный птичник, поднимая к небу пустую клетку. — Теперь ты убедился, насколько душа привыкает к тюрьме. Твоя дверка распахнулась, а ты продолжаешь сидеть нахохлившись. Один раз ты уже предал себя, неужели повторишь ошибку и сейчас?

— Что ты предлагаешь мне? — с ужасом спросил Алигьери. — Неужели продать душу?

Бельмо птичника сверкнуло в лунном свете:

— Я не покупаю души, я лишь прикармливаю их и ловлю.

— Но ловцом человеков называл себя Христос.

— Что ты! — усмехнулся Луций. — Куда мне до человеков. Мне хватает маленьких птиц. А человеки — они приходят сами и просят, и покупают, но не всё можно купить… Главное, что они могут сделать, это