В ядерный век, сказал Кеннеди, с его межконтинентальным оружием, несущим несравнимые разрушения, лидеры стран не могут позволить начаться войне.

Кеннеди напомнил, что они находятся в нейтральной Вене, и выразил надежду, что они не уедут из этого города, представляющего возможности для поиска справедливых решений, в условиях возросшей угрозы для безопасности и престижа обеих сторон, не придя к согласию. «Цель может быть достигнута только в том случае, если каждый проявит здравомыслие и останется в своей зоне», – сказал президент.

И вновь Кеннеди озвучил свое отношение к берлинскому кризису. Он в очередной раз сказал, что Советы могут делать на своей территории все, что пожелают. В течение дня он несколько раз в той или иной форме высказывал это мнение – и теперь повторил его в своем заключительном тосте.

Заканчивая речь, сорокачетырехлетний Кеннеди напомнил Хрущеву, как спросил его, кем он был в сорок четыре года. Кремлевский лидер ответил, что был председателем Московского планового комитета. Кеннеди пошутил, что хотел бы в шестьдесят семь лет возглавить Бостонский плановый комитет.

«Президент, вероятно, хотел бы возглавить всемирный плановый комитет», – с насмешкой сказал Хрущев.

Нет, ответил президент. Только Бостонский.

Понимая, сколь неудачно заканчиваются двухдневные переговоры, Кеннеди решил предпринять последнюю попытку. Он попросил Хрущева о еще одной послеобеденной встрече наедине.

«Я не могу уехать, не сделав еще одной попытки», – сказал президент Кенни О’Доннеллу.

Когда советники сказали президенту, что это сорвет запланированный отъезд, Кеннеди резко ответил, что в данный момент нет ничего важнее, чем договориться с Хрущевым. «Мы задержимся! Я не уеду, пока не добьюсь большего». На протяжении всей жизни Кеннеди преодолевал препятствия за счет своего обаяния и индивидуальности. Однако в случае с Хрущевым это не сработало.

Кеннеди начал последнюю короткую встречу с признания важности Берлина. Он надеялся, что Хрущев, в интересах установления отношений между их странами, не станет втягивать Соединенные Штаты в ситуацию, «глубоко затрагивающую наши национальные интересы». Президент в очередной раз подчеркнул разницу «между мирным договором и правом доступа в Берлин». Кеннеди надеялся, что отношения будут развиваться таким образом, чтобы избежать прямой конфронтации между Соединенными Штатами и Советским Союзом.

Однако Хрущев продолжал гнуть свою линию. Если Соединенные Штаты, настаивая на своих правах, нарушат восточногерманские границы после подписания мирного договора, то «сила будет встречена силой», заявил советский лидер. «Соединенные Штаты должны подготовиться к этому, и Советский Союз сделает то же самое».

Прежде чем покинуть Вену, Кеннеди хотел ясно понять, какие варианты оставляют ему русские. Останутся ли в Берлине американские войска и сохранится ли свободный доступ к городу согласно промежуточному соглашению, предложенному Хрущевым, спросил Кеннеди.

Да, в течение шести месяцев, ответил Хрущев.

А затем войска придется вывести? – спросил Кеннеди. Хрущев ответил, что президент все правильно понял.

Кеннеди сказал, что Хрущев то ли не верит, что Соединенные Штаты настроены весьма серьезно, то ли ситуация кажется ему настолько «неудовлетворительной», что он считает, будто нуждается в таких «радикальных мерах». Кеннеди сказал, что по пути домой встретится в Лондоне с премьер-министром Макмилланом и будет вынужден рассказать ему, что был поставлен перед выбором – признать решение Советов по Берлину свершившимся фактом или вступить в конфронтацию. У него создалось впечатление, сказал Кеннеди, что Хрущев предлагает ему выбор между отступлением и конфронтацией.

«Я хочу мира, – заверил Хрущев. – Но если вы хотите войны, то это ваша проблема. Не Советский Союз угрожает войной, а Соединенные Штаты» [48].

«Но это вы, а не я хотите изменить положение!» – воскликнул президент, избегая использовать слово «война», чтобы не провоцировать Хрущева.

Это выглядело так, словно два подростка с палками спорили о том, кто с кем пытается начать драку.

«В любом случае у Советского Союза не будет иного выбора, как принять вызов. Он должен будет ответить, и он ответит. Военные бедствия будут поделены поровну… Соединенным Штатам решать, будет война или мир», – заявил Хрущев. Кеннеди, сказал он, может сообщить это Макмиллану, де Голлю и Аденауэру.

Его решение по Берлину, сказал Хрущев, «твердо и непоколебимо, и, если Соединенные Штаты откажутся от промежуточного соглашения, Советский Союз подпишет договор в декабре».

«Если это правда, нас ждет холодная зима», – ответил на это Кеннеди.

Даже в этом Кеннеди умудрился ошибиться. Проблемы начнутся намного раньше, чем он предполагал.

Берлин

Воскресенье, полдень, 4 июня 1961 года

В то время как между Хрущевым и Кеннеди шел раздраженный обмен мнениями о возможности войны в Берлине, сами берлинцы наслаждались первым теплым солнечным днем после месяца непрерывных дождей. Автомобили, поезда надземной железной дороги и метро доставляли их в парки и на берега озер и каналов, где можно было купаться, загорать, играть и ходить под парусом.

Берлинские газеты назвали этот день «прекрасной погодой саммита», и все сходились во мнении, что встреча двух лидеров, управляющих их судьбой, скорее всего, будет способствовать ослаблению напряженности. Вечером жители обеих частей города заполнили кинотеатры Западного Берлина, в которых шли новые фильмы: «Спартак» Стэнли Кубрика, получивший четыре премии «Оскар», «Бен Гур» с Чарлтоном Хестоном (завоевал рекордные для своего времени одиннадцать премий «Оскар») и «Свадебная карусель» со Сьюзан Хейворд и Джеймсом Мэйсоном. Жителям Восточного Берлина объявили, что при покупке билетов в кинотеатры их неконвертируемые марки будут приравнены к западногерманской марке, и это был самый выгодный курс в городе [49].

На Востоке Вальтер Ульбрихт переживал нехватку хлеба и отмечал вместе с народом День защиты детей. Газеты, коротко сообщавшие о встрече на высшем уровне в Вене, были заполнены фотографиями и сообщениями о совместном времяпрепровождении жен лидеров двух стран.

Во время венской встречи на высшем уровне впервые за последние годы уменьшился поток беженцев из Восточной Германии, поскольку у восточных немцев появилась надежда, что венские переговоры приведут к переменам к лучшему.