— Эти бедолаги несут бог весть что! — сказал Сильвен, слегка подталкивая Тринитэ, явно заинтересованную услышанным, по направлению к скверу Ле Галла. — Не стоит им верить: это нечто вроде коллективной галлюцинации. Достаточно, чтобы кто-то один открыл шлюзы, — и все остальные захлебнутся в потоках бреда!

«Но разве это бред?» — мысленно возразила Тринитэ, глядя на сквер впереди них.

В этом самом сквере она несколько дней назад разговаривала с Амани Отокорэ, матерью одного из похищенных детей. Сейчас это все еще был красивый и ухоженный публичный сад, в форме полумесяца, разбитый возле Министерства государственного имущества. Но народу в нем собралось гораздо больше, чем обычно. Охваченные страхом и непониманием, люди сидели и стояли возле нагромождений своего багажа, словно солдаты, призванные на какую-то странную войну.

— Сначала «природный Париж», потом «город животных»… — пробормотала Тринитэ, вздрогнув при воспоминании о каймане, увиденном в подземелье. — Как все это могло произойти?

— Но это правда — природа изменилась, — вынужден был признать Сильвен, глядя на буйную растительность, которой явно стало больше в течение последних нескольких часов.

Создавалось ощущение, что каждая ветка, каждый листок буквально вибрируют от распирающей их жизненной силы.

— Можно это остановить? — прошептала Тринитэ.

Сильвен внимательно обвел глазами сквер, словно пытаясь отыскать что-то, спрятанное за деревьями.

— Кто знает?.. — произнес он задумчиво, опускаясь на единственную свободную скамейку (остальные, как и места на газонах, ревниво охранялись прибывшими ранее).

Он не осмеливался признаться в этом даже себе, но эта буйная растительная оргия подействовала на него опьяняюще — особенно в сочетании с навалившейся на него усталостью.

«Сколько же времени я не спал? — спросил он себя, вытягиваясь на скамейке. — Тридцать шесть, сорок часов?..»

Он закрыл глаза, убаюканный ароматом тополей, уже готовый на время выпасть из окружающей действительности.

— Эй, профессор, вы же не бросите меня на произвол судьбы? — обратилась к нему Тринитэ. Затем она сдвинула его ноги к краю скамейки, чтобы освободить для себя немного места.

Вздрогнув, Сильвен очнулся — он готов был поклясться, что заснул, пусть даже всего на одну минуту, и даже успел увидеть какой-то сон, — сел на скамейке и растер ладонями лицо.

— Я тоже смертельно хочу спать, — сказала Тринитэ, — но если мы здесь заснем, нас, чего доброго, сожрут.

«Ну и что?» — подумал Сильвен, которого в данный момент абсолютно не пугала такая перспектива — лишь бы сомкнуть глаза хотя бы на час.

— Я согласен на любой апокалипсис, но только после сиесты, — сыронизировал он, однако, оглядевшись по сторонам, убедился, что никто вокруг не спит.

Все эти сотни людей, одетых, несмотря на жару, в теплую одежду (причем некоторые надели на себя несколько вещей — очевидно, чтобы не слишком нагружать чемоданы), смотрели на Париж с тоской, яростью и покорностью судьбе одновременно.

«Как животные в зоопарке», — невольно подумал Сильвен.

— Чтобы не заснуть, — предложила Тринитэ, — расскажите мне еще о Бьевре, профессор…

Сильвен глубоко вздохнул и постарался открыть глаза как можно шире.

— Главное чудо Бьевры, — начал он, проводив глазами чайку, пролетевшую над верхушками тополей, — то, что она осталась лишь воспоминанием…

— Воспоминанием?

— Точнее, символом утраченного Парижа, образом таинственного мира, навсегда скрывшегося в глубинах современного города…

— Но эта река существовала…

Сильвен кивнул:

— Да, и даже играла довольно важную роль вплоть до девятнадцатого века. Именно в эту реку сливались отходы производства кожевников, дубильщиков, красильщиков, белильщиков, обойщиков, шпалерных и ковровых дел мастеров…

— Короче говоря, обыкновенная сточная канава…

— К сожалению, именно в сточную канаву она в конце концов и превратилась. В «шевелящийся навоз», как выразился Гюисманс. Именно поэтому в период между тысяча восемьсот семьдесят седьмым годом и тысяча девятьсот двенадцатым она окончательно ушла под землю.

Тринитэ, конечно, и раньше знала о существовании Бьевры, но она с трудом могла себе представить еще одну реку, кроме Сены, пересекающую Париж.

— Однако первоначально это была очень красивая река, — снова заговорил Сильвен негромким и отстраненным голосом, словно воочию видел то, о чем рассказывал. — Говорят, что название Бьевра произошло от кельтского слова Befar, означающего «бобр», — потому что этих животных было очень много в лесах древней Галлии. Многие считают даже, что давным-давно, в доисторические времена, Бьевра была главной рекой будущего Парижского бассейна, а Сена — простым лесным ручейком.

— Что же произошло потом?

Сильвен обвел рукой сквер и толпы перепуганных людей со словами:

— То же, что и сейчас. Наводнение.

— То есть?..

— Из-за паводка Бьевра вышла из берегов, слилась с Сеной, а после уже не вернулась в старое русло. Стала маленькой речушкой, начинающейся в Сен-Сире, возле Версаля. Огромный город ее в себе растворил…

— Но, стало быть, по расположению парижских улиц можно вычислить ее русло?

— Ты же убедилась, что к нему можно спуститься буквально из твоего дома… А улицы Крулебарб и Барбье дю Метца некогда были ведущими к Бьевре тропинками…

Тринитэ невольно повернулась к улице Крулебарб, находившейся у нее за спиной. Девочка с трудом могла представить эту улицу лесной тропинкой, заросшей орешником.

— А этот сквер, — продолжал Сильвен, снова кладя ноги на скамейку, — был когда-то островом. Единственным островом Бьевры в границах нынешнего Парижа.

— Островом? — переспросила Тринитэ удивленно.

— Да. Его называли Обезьяний остров, потому что рабочие с мануфактуры гобеленов, которые были его единственными обитателями, славились своей неопрятностью…

Сильвен указал на север, туда, где находился «Замок королевы Бланш»:

— Вот там был бьеф Гобеленов.

Затем показал на юг, где стояла булочная с разбитой витриной:

— А там — бьеф Крулебарб, у знаменитой мельницы…

— Что еще за бьефы?

— Притоки Бьевры, выходящие из-под земли на поверхность.

Увлекшись, Тринитэ начала делать пометки в маленьком красном блокноте. Ее мозг вновь активизировался.

— Все указывает на то, — проговорила девочка, — что похищения детей происходили как раз в тех местах, где находятся эти… бьефы.

Недалеко от нее и Сильвена ссорились члены какого-то семейства, пытаясь разделить на всех три банки консервированного тунца, в то время как прямо над ними с пронзительными криками носились около десяти чаек.