— Успокойся, — произнес подбадривающим тоном Сильвен, заметив состояние девочки. — Нет более надежного места в Париже, чем подземелье! У нас над головой двадцать метров земли — здесь до нас никто не доберется!

— Вы в этом уверены?..

«А я вот слышу какой-то шум», — хотелось ей добавить, но она ничего не сказала, решив не беспокоить Сильвена по каждому пустяку.

«Скорее всего, показалось… Слуховая иллюзия…»

Однако пару минут спустя тот же звук повторился.

— Вы слышали? — почти прошептала она, уже не в силах сдержать свои страхи.

— Да, — спокойно ответил Сильвен, продолжая двигаться вперед по воде, которая уже доходила ему до колен (а Тринитэ — так и вовсе до бедер). — Не волнуйся: это эхо наших собственных шагов в параллельном коридоре…

«Эхо? — недоверчиво повторила про себя Тринитэ. — Да нет, это совсем другие звуки: как будто шум чьего-то дыхания… и плеск — ритмичный, отрывистый…»

Вот и опять…

Этот плеск звучал все отчетливее. Как будто… кто-то плыл им навстречу по подземной реке.

— А это что? — спросила она слабым голосом. — Вы и теперь скажете, что это эхо?

Сильвен ничего не ответил, лишь сделал ей знак остановиться и не двигаться.

Он должен был признать, что девочка права: теперь он различал в темноте два слабых огонька — в нескольких метрах впереди, на уровне воды.

В следующий миг ужас охватил обоих, словно плотное тяжелое покрывало, сковывающее любые движения.

— Назад! — негромко произнес Сильвен, медленно отступая в обратном направлении и изо всех сил напрягая мускулы, чтобы справиться с дрожью. Он понял, что это за огоньки.

— Но… что это? — спросила Тринитэ, чувствуя растущую панику.

— Молчи и иди назад! Ничего особенного…

Слишком поздно: девочка успела разглядеть светящиеся глаза, а затем услышать клацанье мощных челюстей.

Вся в холодном поту, она вспомнила утренний переполох в зоопарке. Перед ней снова возникли перепуганные лица смотрителей. «Крокодилы выбрались из вивария!..»

— Помогите! — завопила она, уже не владея собой, и бросилась бежать, не разбирая дороги и уже не слыша голоса Сильвена, кричавшего ей вслед:

— Нет! Не беги! Только не беги!

«Это просто страшный сон, этого не может быть на самом деле… — бессвязно проносилось у нее в голове. — Заблудиться в парижском подземелье и быть съеденной кайманами!..»

Она не останавливалась до тех пор, пока Сильвен не нагнал ее, — но и тогда не почувствовала его руки, которой он обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Он едва успел отскочить в сторону вместе с Тринитэ — в тот же миг длинное, скользкое, зловонное существо с шумом и плеском проплыло мимо них.

Затем наступила тишина.

Сильвен и Тринитэ еще примерно четверть часа стояли неподвижно, без слов и тяжело дышали. Оба чувствовали, как лихорадочно колотится сердце и гулко стучит в висках кровь.

Наконец Сильвен указал вверх и прошептал:

— Возвращаемся…

Воскресенье, 19 мая, 15.15

— Но это же абсурд! — заявила Тринитэ, которая, выбравшись на свежий воздух и вновь оказавшись на аккуратном газоне перед «Замком королевы Бланш», немного приободрилась.

— Уж не хочешь ли ты вернуться? — спросил полунасмешливым тоном Сильвен, вновь запирая люк своим универсальным ключом. — Пять минут назад тебя всю трясло от страха… впрочем, небезосновательного.

Но он еще не знал, что больше всего на свете Тринитэ ненавидит сворачивать с намеченного пути.

— У отца есть помповое ружье, — сообщила она. — Мы могли бы…

— Ты сама не знаешь, что говоришь! — резко сказал Сильвен, подойдя к Тринитэ вплотную и склонившись над ней с угрожающим видом. — Ты хоть раз в жизни стреляла из помпового ружья? Ты представляешь нас в подземелье, в темноте, начинающих стрелять при каждом шорохе?

Невольно вздрогнув, он добавил:

— Хочешь верь, хочешь нет, но крокодилы в парижских подземельях встречаются не впервые: одного там убили еще в тысяча четыреста тридцать четвертом году. Его отрубленную лапу сохранили в сокровищнице Сен-Шапель под видом лапы грифона!

Тринитэ, придя в замешательство, машинально пожала плечами, потом тоном несправедливо наказанного ребенка произнесла:

— От вашей науки нам все равно никакой пользы! Что мы теперь будем делать?

Сильвен глубоко вдохнул воздух, теперь еще сильнее насыщенный влагой и запахами растений.

— Что делать? — повторил он флегматично. — Да все то же самое, но только не под землей, а на поверхности.

— Не понимаю… — пробормотала Тринитэ, которая уже успела стянуть резиновые сапоги и переобуться в кеды «Конверс».

— Что касается Бьевры, мы сможем следовать вдоль ее русла и по поверхности земли, — объяснил Сильвен.

— Но ведь обезьяны-то прошли подземным путем…

— Никогда не забывай, что подземный город — точное отражение того, что находится вокруг нас.

Тринитэ с сомнением поморщилась, потом нехотя произнесла:

— Ну если вы так говорите, профессор…

В этот момент оба заметили на другой стороне улицы темный силуэт какого-то человека, который, остановившись у стены, с помощью баллончика с краской быстро написал:

«Парижане, храните надежду: Маркомир на страже!»

Воскресенье, 19 мая, 15.25

— Природный Париж пробуждается! — провозгласил какой-то незнакомец, в то время как Сильвен и Тринитэ шли по улице Крулебарб.

Вдохновляемый своим собственным безумием, этот уличный проповедник, лысый человек с румяным лицом, вещал о грядущих ужасах, сидя посреди улицы, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.

Собравшиеся вокруг человек десять — двенадцать слушали запутанные центурии этого новоявленного Нострадамуса, перечислявшего семь казней, которые должны были обрушиться на Париж.

— Посмотрите на цветы, что растут у вас на балконах, — говорил он, — сейчас они прекрасны, как никогда! Как будто каждое растение, каждый росток, каждый бутон насыщаются новым воздухом…

— Это правда, — подтвердила пожилая дама, нервно вертевшая в руках фритюрницу. — Всего за пару часов орхидея у меня в гостиной выросла на пятьдесят сантиметров! Я так испугалась, что выбежала на улицу…

— А я, — подхватил какой-то растерянный отец семейства, жена и трое детей которого жались к стене рядом с грудой чемоданов, — точно так же испугался нашего старого кота — он вдруг набросился на нас, как тигр!

При этих словах «пророк» понимающе кивнул и, быстро вращая глазами, провозгласил:

— А это пробуждается второй Париж: город животных!