Нам часто приходилось работать в порту. Там было хорошо уже потому, что отсутствовал конвой. Ведь порт Дудинки был окружен колючей проволокой, а вдоль нее высились караульные вышки. Оттуда часовые и следили за каждым нашим движением. Порт занимал огромную площадь. Здесь находились склады провизии, отправляемой отсюда водным путем в Норильск. Большая часть провизии хранилась прямо под открытым небом, например мука.

В порту работали заключенные всех лаготделений Дудинки, кроме каторжников. На одной территории работало более пяти тысяч заключенных и вольнонаемных. Часто они работали вместе. Вольнонаемные даже по одежде не отличались от заключенных, и порою их принимали не за тех, кем они были. Мужчины и женщины тоже работали вместе.

Во время перерыва мы могли свободно ходить по территории порта. Уже в первые дни после приезда мы хорошо познакомились с местными условиями. Некоторые быстро научились красть. Кое-кто возвращался с полными карманами, приносили сахар, муку, консервы и другие продукты, которые никто не охранял. Здесь никто не голодал, как в Норильске, где заключенные получали лишь то, что им причиталось.

Часть ворованного заключенные проносили в лагерь, несмотря на то, что на выходе из порта и на входе в лагерь заключенных обыскивали охранники. В лагере вовсю развернулась торговля. Без труда можно было купить хлеб, сахар, мыло, даже одеколон. Лагерная вохра обыскивала бараки и забирала все, что находила, но уже на следующий день все это возмещалось новым товаром. Воровство стало чем-то само собой разумеющимся, соревновались лишь в ловкости. Идеалом каждого заключенного в лагере было избегание работы вне зоны. Здесь, в Дудинке, было иначе. Только единицы желали оставаться в зоне, большинство же хотело работать в порту, независимо от того, какой тяжести была работа.

Вскоре мне удалось устроиться кипятильщиком. В мою задачу входило три раза в день – утром, в обед и вечером – кипятить воду. Кипятильня помещалась в маленьком бараке, где были установлены два больших котла. В одном углу стояла кровать. По соседству находилась комната с четырьмя армейскими кроватями, в которой жили лагерные служащие. Один был нарядчиком, второй погонялой, третий кладовщиком на продуктовом складе, четвертый же, Александр Божко, был начальником товарной станции железной дороги и работал вне зоны. Все четверо были бесконвойниками, т. е. могли ходить повсюду без конвоя и имели специальные пропуска. Кроме кипячения воды я должен был еще и убирать помещение. Теперь я полностью забыл о голоде, у меня продуктов было даже больше, чем я мог съесть. У лагерных же придурков не только еды было сколько хочешь, у них водились еще водка и женщины.

Через некоторое время придурки переселились в барак санчасти. Они были заинтересованы в том, чтобы и я перебрался вместе с ними, поскольку, благодаря моей скромности, полностью доверяли мне. На мое место назначили другого, а я стал дневальным. В мои обязанности входила уборка помещения, в котором жили придурки. Кроме того, я должен был убирать и ту часть барака, где жили женщины. Так я и познакомился со всеми этими молодыми (от двадцати до тридцати лет) женщинами, которые за мелкое мошенничество получили от восьми до десяти лет лагерей. В лагере, по их собственным словам, им жилось не хуже, чем дома. У каждой был спецпропуск. Одни из них работали служащими на железной дороге, другие – уборщицами, а две прислуживали начальнику лагеря и начальнику станции. И только две политические, также работавшие на железной дороге, ходили на работу под конвоем.

Одну из женщин, по имени Шура, судили по 59-1 статье за бандитизм. Это была полная, маленького роста женщина с миловидным лицом и красивыми черными глазами. Женщины не любили ее за двуличность. Она беспрестанно оплакивала своих детей, оставшихся без матери, клялась, что больше не будет иметь «никаких дел с мужчинами», но все знали, что она любовница кладовщика, который и подкармливает ее разными сластями. Меня постоянно допрашивали, приходит ли Шура к нему, но я ее не выдавал, хотя и знал, что она довольно часто ложится в кровать Шипицына. Шура была заинтересована в том, чтобы я ее не выдавал, и потому постоянно подкупала меня подарками – белым хлебом и кусочками сахара.

Самой заметной среди женщин была молодая и красивая студентка медицины из Кишинева Ольга Сырбу. Отец ее был врачом. Ее арестовали в 1940 году за то, что она, наряду с другими студентками, входила в «контрреволюционную группу» и среди студенческой молодежи распространяла написанные от руки листовки. Ее приговорили к десяти годам. В лагере она работала санитаркой в амбулатории. Начальник лагеря Борисов, очень либеральный человек, определил Ольгу в любовницы к врачу. Но не тут-то было! Она стирала белье доктора, но дальше этого не пошло, хотя у нее и были свободные взгляды на любовь. В этом я имел возможность убедиться: когда я встретил ее через несколько лет в Норильске, она была беременна.

Особенно добивался расположения Ольги Божко, начальник товарной станции, использовавший любую возможность, чтобы за ней поухаживать. Но он был далеко не молод и к тому же некрасив. И все его попытки оставались безрезультатными. Мелкое внимание, которое он оказывал ей в виде мясных консервов, сахара и других продуктов, не возбуждало ее. Ольга была хорошо обеспечена.

Однако не всегда отношения между мужчинами и женщинами были хорошими. Часто между ними вспыхивали ссоры, и мне приходилось выступать в роли примирителя и посредника.

Однажды в лагерном управлении произошла смена руководства – вместо либерального Борисова пришел новый начальник, Путинцев, который сразу же начал наводить порядок. Ситуацию в порту он изменить не мог, но в лагере начал с того, что поставил новых надзирателей, установивших строгий контроль. Часто обыскивались помещения, где жили женщины и придурки. Как-то раз, когда я был в амбулатории, надзиратель силой открыл дверь и обнаружил в кровати лагерного погонялы Марусю. Она тут же оказалась в карцере.

Однажды новый начальник вошел в комнату придурков в тот момент, когда я собирал бутылки из-под водки. Он спросил, откуда у меня эти бутылки, я ответил, что в них держали керосин. Он взял одну бутылку и понюхал.

– Так, значит, твои начальники пьют керосин, да и ты его, наверное, с удовольствием глотаешь?

Я молчал.

– Ну, а как быть с женщинами? Это, вероятно, всего лишь деревянные куклы? – ругался он.

– Я не видел здесь никаких женщин.

– Через полчаса я закончу обход и жду тебя у себя.

Когда я пришел, начальник предложил мне сесть на стул рядом с его письменным столом.

– А сейчас расскажите мне все, что происходит в бараке. По порядку. У кого какая любовница, кто, когда и сколько пьет водки.

– Я дежурный, а не осведомитель. Этим занимаются погонялы.

– Ах, ты так?! Ну, погоди, я тебе помогу. Завтра же ты получишь самую плохую работу, какую здесь только можно найти. А сейчас марш отсюда! – заорал он.

Я вышел из канцелярии. Рассказал нарядчику, что произошло. Тот меня успокоил, пообещав поговорить с Божко, чтобы он меня устроил в контору товарной станции. Это меня несколько успокоило, и я без волнения ждал решения своей будущей участи.