– Среда, четверг, – он загибал пальцы, – а сегодня пятница, – Ну, пятница, – Ганс моргал рыжеватыми ресницами. – И чо?

– А Шварц не мог? Ну, ты понимаешь, – постучал костяшками о столешницу.

– А-а-а, – сжав пальцы в кулак, Ганс внимательно оглядел свои костяшки. – Дак а чо такова-то? Я и раньше доклад делал, и научник мой в курсе.

– Одно дело доклад… А тут конференция ветеранов.

– Дак Шварц же ее и придумал. Полгода типа носится.

– Ну да, – он вынужден был согласиться. – Тогда конечно. Если…

– Чо?

– Да нет, ничего. «Нашим-то зачем? Во-первых, знают – полгода переписываются. А тем более – нацики…» – этого он не мог себе представить – чтобы советские компетентные органы, работая на российской территории, пользовались услугами этих ублюдков в коричневых кожаных куртках, салютующих своему поганому фюреру.

– Успокойся. Никто за тобой не ходит.

– Спасибо… Хорошо с тобой, легко. Черт! – Ганс потрогал ссадину.

Ему вдруг почудилось, будто не явь, а продолжение сна, в котором Ганса ранило. Хотел спросить: болит?

Но Ганс уже встал. Выходя следом, он думал: «Нет. Что-то здесь не так. Сам сказал, синетряпочников выгоняли из институтов. А его почему оставили?..» Подозрительным казалось и то, что на его просьбу оставить номер телефона Ганс ответил решительным отказом:

– Сам тя найду.

III

Дома его застал очередной скандал. Люба орала на бригадира. Сутулый мужик в ватнике кивал потерянно:

– Дык я-то… Сами ить сказали… Штоб подешевле…

– Не, ты гляди на него, а? – сестра воззвала к нему как к свидетелю. – Я чо, знала? Не, я чо, знала!

– Высохнет… Сами ить сказали…

– Высохнет?! Ты чо, не поял, с кем связался? На! – совала бригадиру под нос какую-то затрепанную бумагу.

– Прощенья просим, читать не обучены, – бригадир кланялся. – Нам сказали – мы делам…

Он пристроил пальто на вешалку и, не дожидаясь развязки: «Сами пусть разбираются», – ушел к себе.

Стоило ему скрыться, скандал стих. Входная дверь, выпустив бригадира, захлопнулась.

«Итак… – он откинулся, пристраивая гудящую голову на диванный валик. – Там его бывшая жена и дочери. На себя наплевать, пусть хоть их пожалеет…»

Сестра заглянула в комнату:

– Прикинь, мокрые положили. Сухие, грит, дорого… Масло, короче, кончилось, в гешефт схожу.

Щелкнул входной замок.

«Тут очередей нет. Минут десять… туда и обратно…»

Пол в коридоре нещадно скрипел.

Старик сидел в кресле, закутавшись в халат, точно его знобило. Хотя в кабинете было сухо и тепло.

– В магазин пошла. Масло, сказала, кончилось, – он объяснил, будто с этим и пришел.

– А, ну пусть, – старик кивнул.

– А вы… получше вроде бы сегодня, пободрее, – не зная, как перейти к делу, присел на диван.

Но стоило начать, робость прошла. Говорил легко и почти свободно: и про конференцию, в которой старик, мечтающий о воссоединении СССР и России, выразил готовность участвовать, и про сестер, Вера замужем за комсомольским работником, и про мать, на ее жизни наверняка отразится, могут и пенсии лишить, – но что-то настораживало.

Тут, в комнате старика. Интуиция – секретное оружие разведчика: он скользил взглядом по пыльным книжным обложкам. «Вроде бы всё на месте… – И настольный прибор с двумя симметричными чернильницами, и бронзовый стаканчик для вставочек, и ватный колпак – шутовской, который старик пристроил на диванный валик, и фикус в темной глиняной кадке с оплывами глазури, и черный носок – ежится на полу, стесняется своих дырок, но прорехи все равно видно, и настенные часы с продолговатыми гирями – оттягивать время, и подушка с неглубокой вмятиной – оттиском стариковской головы, похожим на посмертную маску, только не с лица, а с затылка, и снова, опять, по второму разу, понимая: – Что-то я упустил».

– С утра ломит, на холод пошло… – сухие морщинистые пальцы терли виски, разгоняли стылую кровь, которая и струится, и думает медленно.

– Парень приходил. Кажется, в понедельник. Меня искал, помните?

– Сырники обещала, с вареньем, – старик моргал пустыми младенческими глазами.

Либо Ганс попросту соврал, с него станется, – «Либо крыша у него съехала… – боясь поверить своей удаче, он смотрел на старика. – Так Гансу и скажу: какая, мол, конференция, он вам такого наговорит, что было и чего не было».

Старик положил руки на подлокотники, будто пытаясь встать. Сучил слабыми ногами.

– Вам в туалет? Пойдемте, я провожу, – он вскочил предупредительно.

– Сам, – старик отстранил его руку, но не встал. Так и остался в кресле. – Вам, молодым… Вы ведь как думаете… история… она в архивах. А для нас… – кряхтя и неловко выворачивая шею, старик обернулся к стеллажу. За стеклами, вперемежку с мусором уходящей жизни: упаковками давным-давно принятых таблеток, старыми карманными календариками, медными нем-русскими монетами, уже темными от времени, огрызками карандашей, ломаными ручками, – прозябали маленькие лица: то по одному, то по два, то какими-то группами. – Мне скрывать нечего, жизнь прожита… Долгая, трудная, много ошибок… Но если вы, молодежь, спросите, что в ней было главное… – старик глубоко задумался, прежде чем продолжить рассказ.

– Я фабзауч закончил и остановился. Что поделаешь, семью надо кормить. А Гешка, он-то холостой был, в институт подался. Выучиться мечтал… на архитектора… мы с ним… с детства, не разлей вода…

Он сделал вид, что рассматривает фотографии, хотя какое ему, в сущности, дело, кто из них Гешка: этот, в плаще и шляпе, или другой – в несуразной шапке-ушанке.

– …В марте сорок первого, под женский праздник… Мы с Машей ребеночка ждали. А тут повестка. Явиться в райвоенкомат. Машенька напугалась, заплакала, убьют тебя, плачет, убьют… – старик дышал тяжело.

«Повестка, – он подумал. – Как моему отцу. Я тоже родился без отца», – словно вывел главное правило двадцатого века, дважды доказанное его матерью.

Видно, боясь сбиться, старик снова растер виски. Тонкие ниточки крови, ему казалось, высохшие, проступили из-под кожи, став голубоватыми на просвет. Будто восстановленный кровоток помог справиться с дыханием, отец его сестер снова заговорил. Но теперь уже громче и без пауз.

– Оказалось, на курсы. Если честно, я даже обрадовался. Вот вы, молодые, думаете, мы ничего не понимали? Газеты про мир, про дружбу с Германией, а я ведь как рассуждал: пусть не завтра, но рано или поздно все равно война. В Осоавиахим ходил, значок имел ворошиловский… Только снайпер из меня не вышел – тоже талант нужен. А без военной специальности – куда? Прямиком в пехоту. Танкистом-то, думаю, лучше. Кто ж знал, что наши коробочки горят как свечи… Или летчиком – летчики перед войной, это словами не объяснить. А теперь представьте, каково было мое удивление…