«Как это спишет? Почему спишет? Он что думает, я – Ганс».

– Фамилия? – спросил коротко, дернув шеей, отгоняя остатки сна, в котором дал слабину, сплоховал, но теперь, когда сон рассеялся, не дрогнет, будет стоять насмерть, как герои Брестской крепости. Выполнит приказ командования. – Как его фамилия? – повторил вопрос, чувствуя прилив горячей напряженной крови.

– Чья? – глупый старик еще не понял, в какой попал переплет.

– Друга, – он усмехнулся, – вашего. Думали, война всё спишет?

– Не помню, – голос старика осел.

– Уж позвольте вам не поверить. С детства знакомы, в одном дворе жили… Кстати, он из какой квартиры? – Будто со стороны он слышал свой ровный голос, имеющий право задавать любые вопросы, на которые старик обязан давать ответ. – Ладно. К этому вернемся позже. Вы упомянули о сборном лагере. Известно, что именно в этих лагерях гитлеровцы искали политруков, комиссаров, евреев. Среди пленных находились подлецы и предатели, которые их выдавали. За тарелку брюквенного супа, за кусок хлеба, за окурок. Может, и вы с вашим другом, а?

Старик молчал.

– Думаете, фашисты идиоты, не понимали? Большинство, кто соглашался с ними сотрудничать, делали это с одной-единственной целью: при первом удобном случае перейти обратно к своим.

– Да-да, – старик обрадовался. – Я и говорю… Мы тоже…

– Прекрасно, так и запишем, – он сглотнул вкус синего химического карандаша. – Политруков, комиссаров…

– Это не мы! Мы же надеялись. Через линию фронта. К своим…

– Значит, только евреев? – Три кубика в его петлицах соответствовали званию старшего лейтенанта во всех остальных войсках. В землянке, куда он вызывал их всех, по очереди, стояла тишина – тяжелая, в три наката.

– Евреев? – Над фитилем лампы-коптилки вился мотылек. – Был там один. Они бы не догадались, кто-то им сказал…

– Кто-то? – он вскинул брови. – Но не вы? Как же вы узнали?

– Все знали…

– Ах, все? – Мотылек сгорел покорно и бесшумно, как все, кому он, выполняя поставленную задачу, задавал вопросы: – Все нас не интересуют. Ваше дело – отвечать за себя. Итак?

– Евреев, которые чернявые, сразу расстреляли. А этот – блондин. И волосы прямые. Сперва даже не поверили, на допрос таскали. Не признавался. А потом специалист. По еврейскому вопросу. Приехал, сказал: хальбюдэ…

– Вы уверены? – он смотрел в упор. – А почему не мишлинге?

Но старик не дрогнул:

– Мишлинге на идиш, а специалист – немец, потому и… Не сразу, сперва осмотрел.

Исправляя свою досадную оплошность, которой хитрый старик не преминул воспользоваться, он зацепился за последнее слово:

– Что значит – осмотрел? А! Понимаю. Вы при этом присутствовали. В качестве кого?

– Нет. Его при всех осматривали, раздели, поставили на табуретку…

– Его на табуретку, а вас – переводчиком?

– Не было никакого переводчика. Специалист сказал: дас ист хальбюдэ. Схватили и увели.

– Ну что ж, – он сморщился брезгливо. – Будем считать, на этот вопрос вы не дали удовлетворительного ответа.

– Как не дал… Я ответил, сказал, объяснил… – как дурное колесо, старик наматывал на себя глаголы прошедшего времени. Которые придется отматывать обратно. Год за годом.

Впрочем, сроки не его дело. Это дело трибунала. Поэтому и не считал. Думал: а дальше-то что?

По правилам полагается выяснить: есть ли свидетель, который может подтвердить письменно и устно, что вы, находясь в плену или на оккупированной территории, не сотрудничали с фашистами, пятная честь советского человека? Но старик сам во всем признался, донес на себя, а заодно и на друга. Такого поворота инструкция не предусматривала. «Буду действовать по обстоятельствам, – он погладил петлицы, убеждаясь наощупь: к прежним трем кубикам добавился еще один. – Первое – фотография. Изъять как вещественное доказательство. Ганс упрется, дескать, я не просил, он сам отдал. Скажу: отдал, а потом передумал. Единственная память, сказал, умру – забирайте, а пока я жив…»

– Фюрер по телику. Через цейн минут, – на пороге землянки, которую ему, офицеру Смерша, предоставили для допросов, стояла Люба, здешняя сестра.

Земляные стены оползали, погребая под собой упоительное чувство, будто он держит в руках чужую беззащитную жизнь.

– Номер квартиры тебе? Ишь, любопытная Варвара… – бывший подследственный, ускользнувший от праведного советского правосудия, ухватил себя за нос двумя согнутыми пальцами. – Слыхал, что с ней стало? То-то.

– У тя чо, салфетки кончились? Сопли размазывашь, – сестра рылась в ящике комода. – На, в тряпку сморкайся. Ну чо, фюрера-то смотреть? Или хер с ним?

Старик отвернулся.

– Не хошь, как хошь. А ты? – сестра обращалась к нему.

«Фюрер?.. По телевизору?.. – на пустом месте, где только что зияло пятно от фотографии, нарисовалась косая челка и короткие вертикальные усики. – А… – догадался. – Военный фильм».

В соседней комнате, куда он нехотя поплелся, уже горел экран.

– Вон, в кресло садись. Пописаю – приду.

По ту сторону экрана собрались люди. Насколько он разобрал, бригада национал-социалистического труда. Выступая от лица рабочих, бригадир отчитывался о выполнении повышенных обязательств, которые его коллектив взял в преддверии праздника, Дня Весеннего Равноденствия. Желтые, одетые в аккуратные робы, жались в стороне.

– Ну чо, началось? – сестра вошла, вытирая руки кухонным полотенцем. – Дык это ж… – она присматривалась. – Третья. От паразит, опять куда-то за-ныкал…

Пока она в поисках пульта обшаривала Ралькину кровать, бригадир успел сердечно поблагодарить Партай и правительство за предоставленную возможность внести посильный вклад в общее дело; и он, и его бригада, не щадя сил, будут и дальше…

Экран погас, но загорелся снова.

Ему явилось приятное лицо: гладкое и открытое. Ни косой челки, ни тем более жестких усиков. «Фюрер – это же не человек. Должность. Как у нас Генеральный секретарь», – он расслабился и уселся поудобнее, ожидая услышать подробный отчет о выплавке чугуна и стали на душу нем-русского населения или невиданных достижениях в их сельском хозяйстве. Однако человек, возникший на экране, рассуждал о братской любви.

– Как многим из вас наверняка известно, в семьях случаются размолвки. Но в том и состоит человеческая мудрость, чтобы превозмочь их ради стабильного будущего. Важно понимать, даже в самых тяжких случаях братьям и сестрам, выясняющим отношения, следует оставаться в правовом поле. А не взрывать ситуацию изнутри…

Глядя на это моложавое лицо, не верилось, что нынешний главарь нем-русской хунты (официальный перевод его должности на сов-русский) правит Россией последние двадцать лет, сменив на этом посту своего предшественника – дряхлого старика, под стать советским генсекам. Тот, прежний, был ярым антисоветчиком. Этот вроде бы нет. Время от времени советское телевидение пускало в эфир отрывки из его речей и докладов, в которых, говоря по правде, не содержалось ничего воинственного, скорее, наоборот: призывы к миру и дружбе между СССР и Россией. Но мирным инициативам фюрера никто не верил. Глядя на экран, он понял – почему.