какая-то другая причина, более глубокая. Однажды я услышала, как моя мать говорит, глядя на него с желанием и ужасом: «Только Сатана способен соблазнять, как он».

Я познакомилась с ним в 1958 году. Мне тогда было восемнадцать лет, первые десять из них я провела на Гаити, остальные – отчасти в Америке (родине моего отца, куда он уговорил перебраться маму), отчасти в Мексике, где мои родители с 1952 года были сотрудниками недавно образованной ООН, после чего в 1957 году перебрались в Аргентину. Они любили искусство и поэзию. Мать страницами цитировала поэму Сезера о Туссене Лувертюре. Это были первые стихи, которые я выучила наизусть.

Мой отец подружился с аргентинскими интеллектуалами. Кое-кого мы вскоре стали приглашать домой. Так я познакомилась с Элиманом. Не считая матери и меня, полукровки, он был среди нас единственный чернокожий.

В 1970 году, проработав несколько лет в Буэнос-Айресе, я получила назначение в Европу, в ЮНЕСКО. С 1966 года в Аргентине настали темные времена военной диктатуры. В 1969 году в стране начались народные восстания, в частности то, что известно под именем Кордобасо. С самого прихода к власти хунты я активно участвовала в Сопротивлении. Но я задыхалась в этой атмосфере, перенасыщенной насилием. В конце концов я почувствовала, что еще немного – и я не выдержу. Мне захотелось чего-то нового. Он покинул Аргентину за несколько лет до этого.

Когда мы прощались, Элиман сказал, что продолжит свое путешествие, но его конечной точкой станет та, откуда оно началось. Я давно уже научилась не требовать от него объяснений, когда он произносил свои загадочные фразы, о которых никогда нельзя было сказать наверняка, в каком смысле их понимать – буквальном или метафорическом («Видишь, не мне одной так казалось», – вставила Сига Д.). Я просто привыкла. А еще мы в ту ночь занимались любовью так, словно каждый из нас хотел впечатать кожу или душу другого в свою собственную.

А потом он уехал. Вскоре я тоже покинула Аргентину. Я знала, что, возможно, никогда больше его не увижу. Но я знала также, что ему необходимо было уехать, чтобы сделать то, что он должен был сделать. Я надеялась, что это будет его последним путешествием по Латинской Америке, а затем он обретет покой и найдет дорогу в свою страну. Я не смогла его забыть, ни как человека, ни как писателя. Как его забудешь? Он дал мне прочесть «Лабиринт бесчеловечности», который произвел на меня огромное впечатление – после него я долго не могла написать ни строчки. Затем я пришла в себя, но стала смотреть на вещи по-другому, как будто у меня пелена спала с глаз. Моя поэзия стала сильнее, в ней стала заметнее моя индивидуальность.

В ту последнюю ночь он прочитал мне первые страницы незнакомой книги. Не знаю, что это была за книга, возможно та, над которой он работал все эти годы. Но мне редко встречалось такое прекрасное начало книги. Не исключаю, что я искала его, чтобы узнать продолжение. Все хотят его найти. Ах, Элиман… Знаешь, Corazon, иногда я задаюсь вопросом: а не была ли моя мать в числе его любовниц? Это бы меня не удивило. Моя мать очень любила моего отца. Она была религиозной, и супружеская верность имела для нее значение. Но Элиман…»

Я заснул, вспоминая все, что поэтесса рассказала Сиге Д. Я не решился признаться родителям, что вернулся ради Элимана. Я дал себе слово, что сделаю это завтра. Но завтра было 7 сентября, и я не хотел затрагивать эту тему, когда Фатима Диоп только что лишила себя жизни и вся страна замерла от горя.

С момента ее гибели прошло два дня. Повсюду были ее фотографии и воспоминания о ее публичном самоубийстве. Марш 14 сентября будет посвящен ей. Чтобы почтить ее память или чтобы отомстить за нее – этого я не знал; но марш будет посвящен ей.

Д – 4

Реакция в прессе и в социальных сетях на самоубийство Фатимы Диоп стала убедительным примером того, что одно и то же событие будит бурные противоречивые эмоции не только в разных людях, но и в душе одного человека. Скорбь смешивалась с яростью, сдержанность с неистовством, молитва с площадной бранью, и все эти крайности казались оправданными. Через несколько часов после смерти Фатима Диоп превратилась в зеркало, в котором каждый сенегалец увидел собственное уродливое отражение, тягостное зрелище своей привычной нищеты, слишком долго сдерживаемой обиды и страх, что когда-нибудь отчаяние и его подтолкнет к этому роковому шагу. Люди смотрели на ее фото, вспоминали страшные кадры ее гибели и думали: это могла быть моя дочь, сестра, племянница, кузина, жена, а главное, это мог быть я сам.

День 9 сентября я провел за чтением и изучением приходящих с разных сторон откликов на актуальные события. Буря возмущения, критики, ужаса, растерянности, призывы сражаться, добиваться правосудия, достучаться до властей.

Было много выступлений активистов Ба Му Сёсс, которые призывали к борьбе, постили воинственные слоганы под хештегами dox mba de («шагай или умри»), naxtu wala faatu («добейся правды или сдохни»). Этот героический пафос порой побуждал их к хвастовству, а то и откровенному вранью; как мне казалось, некоторые активисты в приступе своего рода сетевого нарциссизма стремились доказать, что именно они самые большие патриоты, самые большие радикалы и больше всех потрясены гибелью Фатимы. Каждый, сидя в одиночестве перед экраном, рассуждал, выносил вердикт и произносил речи urbi et orbi [23]. В поиске цитат подходящего уровня на ум приходили Фанон («Каждое поколение должно в тишине осмыслить свою миссию, а затем исполнить либо предать ее») и Санкара («Раб, неспособный поднять восстание, не заслуживает сочувствия к своей участи»).

Наконец-то назрела Революция, и Фатима была ее знаменем. Те, кто призывал провести марш сдержанно и без эксцессов, получали клеймо двойного агента и вынуждены были замолчать или удалить свой аккаунт, жалуясь на отсутствие толерантности (что было еще одной формой виртуального нарциссизма). Какой-то мудрец напоминал, что главное – быть на месте 14 сентября и что не следует тратить энергию впустую, занимаясь болтовней на форумах, а лучше поберечь ее для дня Д. В сетях ему аплодировали. Но были и недовольные: с чего это он нам указывает, как пользоваться интернетом и какие эмоции у нас должна вызывать смерть Фатимы?

Вечером, чтобы побольше узнать о том, что готовится, я позвонил Шерифу Нгаиде, с которым мы вместе учились в военном училище. Сейчас он преподавал философию в университете и уже давно состоял в Ба Му Сёсс. В каком-то смысле он был одним из официальных теоретиков движения и написал ряд текстов, из которых со временем сложилась интеллектуальная база Ба Му Сёсс. Активисты уважали его, высоко ценили его содержательную аналитику, непримиримость, с