Сербы эти непонятные. Сперва двоих из лагеря прислали, мол, охотники. Может, и охотники, только от крови человечьей даже не морщатся и с револьверами управляются – дай бог каждому. До чего они охотники, знать бы. Потом Сречко привел дядю с племянником-подростком. Хлопчик, который племянник, то пропадает, то опять объявляется. Кто-то у него из родни, мол, болеет. Так ты определись, с нами ты или с родней.

Нет, не по-нашенски тут воюют.

Опять же кошт у каждого свой. Утром еду готовить – одного нема. Появляется: «Я в село есть ходил, молочка с сыром захотелось». Другой: «Вечерять в шинок пойду. Мяса на сковородке захотелось». Какой вопрос, вон сковородка, добудь мясца и товарищей угости. Да и сам Вук Сречко – тот еще жук. Улыбается, по плечам хлопает, а сам глазищами так под бешметом и рыскает. Повел как-то меня в шинок, гляжу, а он все мои фокусы, чтоб не напиться, вытворяет, да еще как! Тут у них тяжелее вид сделать, каждому в стеклянной посудине с длинным горлышком наливают примерно по полчарки нашей. По глотку и пьют оттуда. Я сперва тоже, как он, только губы мочил да головой тряс, мол, ух какая водка забористая. Видя его интерес, нарочно выпил пару этих стеклянных чарочек, притворился сильно опьяневшим, он тут шуточки свои оставил и про Билого выпытывать начал. Как, где, что, чего. Ну я ему что еще в Греции было сговорено рассказал и вроде засыпать начал. Тут он меня и покинул, мол, отдыхай казаче, а в лагере нашем до утра не появлялся. Утром спросил, куда он делся. У вдовы такой-то ночевал. Не прочуял, что Сашко всех вдов тут знает. Давно та вдова с нашим волонтером живет. Опять соврал. Зачем? Одни вопросы.

Вчера отпросился, целый день у Небойши провел. С ребятишками играл, как будто дома побывал. Крутишь ребятенка, тискаешь, смех его запоминаешь, а от него пахнет, как от всех детей на земле, и сердце готово на сотни кусочков рассыпаться, и, главное, не поймешь отчего, то ли от тоски по своим, то ли от радости за этих. После обеда затеялись с Небойшей коника-качалку мастерить. Пилили, стругали, тесали. Сегодня, наверное, собрал. Сбегаю посмотрю, что завтра будет – только Богу ведомо, наше дело военное, пока тихо, сбегаю. Туда и назад. Только посмотрю, ну и послушаю, как детвора радовалась. Отполз от своих, чтоб не тревожить и глупым враньем дружбу казацкую не оскорблять, согнувшись в три погибели добежал до тени деревьев. Луна полная прямо над головой. Каждую травинку видно, да и не ночь еще, так, сумерки. Направление держал чуть правее шинка. Вон и хата темнеет.

Что-то беспокойно вдруг стало, сбавь-ка ход, казаче. С этого направления всегда огонек лампадки масляной под иконами виден был. Как на маяк по ночам на него шел. Почему сейчас не горит. Опять вопрос. Что за поход такой. Роса еще не выпала, следов не рассмотреть. Осторожно пошел вдоль стены, царапнул стекло, как условлено было с Небойшей. Если дети спят, он на улицу должен выйти. Подождал, послушал. Тишина, только вроде табаком пахнуло. Может, из шинка? Что-то хозяин не выходит. Еще пара шагов к двери. На крыше солома зашуршала, и тут же тень закрыла луну. Если на тебя прыгают сверху – сопротивляться глупо. Летящее тело набирает скорость, а значит, и силу, противостоять которой мало кто сможет, а значит, и я не буду. Как только головы, плеч коснулось что-то чужое, согнул ноги, заваливаясь на спину. Нападающий, ожидая упасть мне на плечи, пролетел до земли, чем-то хрустнул, застонал. В этот стон я отправил удар ногой через себя. Вроде попал, перекатился на живот, одновременно сгибая в колене ногу, второй ногой не теряя времени зарядил в голову человеку, пытавшемуся встать на четвереньки. Глядите, люди, упал, и гопака не пришлось танцуваты. Снаружи движения нет. В хате тихо. Ничего, сейчас заглянем. Поднял нападавшего за ворот и поясной ремень, не опасаясь шума, открыл дверь, втолкнул тело внутрь, шагая за ним следом. Пластунским ножом темному силуэту чуть выше плеч слева направо, рука поднимается выше, и теперь темной фигуре слева от дверей с шагом и хрустом в грудину. Оттолкнуть, чтоб легче нож вытащить. Присел возле первого, нащупал волосы, провел ножом по горлу, чтоб неожиданностей не было. На лавке связанный Небойша. Подожди, друг. Обошел хату снаружи, сделал еще кружок шагах в двадцати. В саду нашел три привязанные лошади. О, це гарно. Не зря хлопотал. И гости все в одном месте. Вернулся в хату, зажег огонь, развязал пострадавшего товарища со свежей гулей на лбу. Развязали перепуганных детишек, обыскали, раздели и вытащили гостей наружу. Погрузили на лошадей, вывезли до оврага, там и бросили. Вдруг как молнией: а как браты? И сразу неспокойно захлестнуло – не могу больше ни о чем думать. Заторопился сразу, стараясь сердце успокоить.

– Ты, Небойша, не бойся сам, ребятишек успокой. Потники у лошадей влажные, издалека ребята приехали, значит, обратно ждут их к утру. Прояснить, что случилось, человек только завтра к вечеру приедет. Еще сутки на доклад и принятие решения. Твое дело сторона, но если есть где с детьми неделю пожить, лучше погостить, чтоб детей еще раз не напугали, а я к своим побегу, что-то тревожно мне.

– Лошадь возьми.

– Да ну, переполошу кого не надо, на вопросы потом отвечай. Мне так сподручнее, – улыбаюсь, а у самого кошки на душе скребутся – быстрее назад.

На нашей поляне все было спокойно. Швырь посвистывал, Сашко причмокивал, Гриц почуял и сам проснулся, остальных тихонько растолкали, легли головами друг к другу, я рассказал, что произошло.

– У двоих нательные крестики православные, у третьего папский, – добавил, вздохнув, стараясь не упустить важную деталь.

– Хорват? И здесь хорват, не одна ли это команда? – напрягся Микола.

– Где еще? – удивился и не смог скрыть.

– Вдове тут одной глаза хорватским манером выкололи, – пояснил сотник.

– Бес его знает. Кроме оружия и патронов, никаких вещей нет, сброя справная, револьверы и ножи.

– Кому же мы так интересны, – протянул батька Швырь.

– Скоро узнаем, – хмуро сказал Билый, и Гриц кивнул, соглашаясь, а потом спросил:

– Ты лучше скажи, что делать.

– Уходить нужно. – Это батька Швырь опасность почуял, ему теперь всех спасти и вывести живыми, беспокоится.

– Может, этого только и ждут, – буркнул Микола.

– Ты, Степан, кое-чего не знаешь, вчера еще один засланец нарисовался, и похоже, он, вернее,