Грицко. – Теперь поздно.

– Что поздно? – спросил, поднимая слетевшую папаху, Сашко.

– Ушла твоя Беляна.

– Как ушла? – Сашко остановился. Конь сзади ткнулся в его плечо. – Куда? – растеряно протянул он. – Не может быть! Шуткуете надо мной, тоже мне други!

– «Други», – передразнил сотник. – Так и ушла. В горы, может, к хозяевам своим, – пробормотал Грицко, сдвинул папаху на глаза и поспешил за сотником. – Может, и ее уже нет на этом свете.

– Мать проведать она пошла перед походом, ну и попрощаться.

Григорий резко развернулся.

– Ты знал, что уйдет, и не доложил?! – Он длинно выругался, попросил у Бога прощения, перекрестился. – Ты не дура, не придурок убогий, ты… Слова такого для тебя еще не придумали, но с хреном!

– Вернется она, к обеду, ей-богу, вернется!

Молибога резко развернулся, схватил за черкеску, приподнял так, что Сашку пришлось опираться только на носочки.

– Ты Бога благодари, что пережил эту ночь. – Побежал догонять атамана.

– Почему? – тянул Сашко. – За что Бога… Неужто… Да она бы не посмела! Она же любит меня!

Слушал его только верный конь, и то фыркал, прял ушами и отворачивался.

– Да брешут они, – простонал ему молодой казак. – Брешут!

Грицко догнал сотника и с ходу начал, рубя слова:

– Микола, рано мы наблюдение с схрона сняли, похоже, дошло оно до кого следовало.

– Да понятно, что дошло! О другом голова болит!

– Ну?! – выдохнул Гриц.

– Меня больше сейчас сломанный зубец волнует. Кто?

– Может, Сашко к Фиалке сбежал и жизнь свою сберег?

– Да кому этот перец мешает?! Любая юбка им вертеть может как захочет. Не защищай!

– Гамаюн?

– Точно. Эта цель поважнее будет.

8. Вахмистр Степан Гамаюн

Ближнее сербское село

Чудны дела твои, Господи.

Добрались мы сюда, в чужие горы, как будто в своих краях забот мало. Пришли крестьян местных пластунскому навыку обучать, а оказалось – самим обучаться приходится. Если наши ружья, заряжаемые с дула, за счет хорошей точности и большой дальности использовать можно, то два десятка новых моделей револьверов списали наши пистоли в историю. А значит, и сшибки проводить нужно совсем по-другому. Здесь все более или менее уважаемые воины носили по два револьвера и винтовку с саблей, что давало им возможность сначала выпустить двенадцать-тринадцать пуль, прежде чем взяться за холодное оружие. Если стреляют пятеро с разных точек, до шашки дело может и не дойти.

Сначала нужно было подобрать одну систему револьверов для всех. Потом научиться стрелять одновременно с двух рук. Выбрали смит-вессоны. Говорят, и в имперских войсках у офицеров уже появились. А значит, скоро на поток станут, и с боеприпасами вообще проблем не будет.

Сотник на выдумки богат. Все просчитывает и видит наперед.

Третьим этапом Билый стал нас муштровать, заставлял стрелять с такой очередностью, чтоб одни еще стреляли, а товарищи в это время перезаряжались. Казалось бы, чего проще, однако для этого нужно быстро выбросить стреляные гильзы, достать патроны – и это в безопасном положении, чтоб тебя самого не подстрелили. Мы – хлопцы тертые со всех сторон, но чтоб быстро стрелять из этих револьверов, нужно сильный большой палец иметь, чтоб после каждого выстрела взвести тугой курок, вот все какое время есть развиваем до судорог эти пальцы.

Билый – молодец, голова, хоть и молод сотник, но развит не по годам! Залоги продумывает так, что после пальбы нам только дуван собрать остается, ну и с ранеными разобраться, кого спытать или в полон, ну а кому помочь быстро к их богу добраться.

Война идет здесь, как у нас дома. Маневр, засада, сшибка, разбежались.

Жестокость и для нас удивительная, а ожесточенности воинской, настойчивости, – нет. Как будто ждут и те и другие чего-то. Ладно русские добровольцы ждут русского генерала, а турки чего ожидают? Недели две тому крупное соединение, при пушках разбило и рассеяло большой отряд Раевского. Могли бы и на лагерь двинуться – нет, остановились, табором стали, ну мы пушечки их вместе с огневым припасом – того… Лишили мы их артиллерии вместе с большинством обслуги. Османы ушли, а нам опять ученье.

Ночи теплые, хоть сделали несколько шалашей-холобуд на случай дождя, спим под открытым небом. Очень воздух здесь хорош. Фрукты всякие ранее не ведомые, только тоска накрывает по ночам. По дружине своей, детишкам четверым. Тоска смертная. Апельсины сочные, как картошку, ем, не чувствуя вкуса. Не радуют ни разносолы заморские, ни вина их фруктовые.

Давно, лет двадцать, еще не женат был, стали меня лихим казаком считать и любителем бражничать. Что говорить, люблю я вкус резкий, чтоб горло обжигало, и костер, в животе разгорающийся, и легкость, от земли отрывающую, а вот опьянение, разума лишающее, не люблю.

Когда Маричка мне первенца подарила, вообще интерес к горилке пропал, чего я только ни выдумывал, чтоб станичники не заметили перемен. Не так трудно оказалось. Непьющим казакам разговоров хватает, а любители после третьей чарки за собой-то следить перестают. Вот и слыл я лихим рубакой и записным выпивохой. Билый-старший на какой-то гулянке меня сразу раскусил и на разговор по душам вытащил. Ему одному признался. Он мне тогда рубль серебряный на гостинцы деткам дал, самому, мол, не с руки, и потом из Катеринодара часто подарки моим мальцам привозил. Счастье-то какое смотреть, как детишки радуются.

Я тут случайно с сербом познакомился. Возле местного шинка у него дом. Сад огромный. Вот через сад я как-то путь решил срезать, да и познакомились с Небойшей. Вдовец с двумя детьми. Так я к его деткам привязался, что все свободное время в этом доме пропадал. С детьми возился, игрушек настрогал. По хозяйству Небойше помогал, иногда учил детей казацкую еду готовить, играм нехитрым научил. Перед уходом обязательно стаканчик ракии, мол, в шинке сидел. Не хотел, чтоб про мою слабость языками чесали.

Вон Батько Швырь всю жизнь в походах, ни семьи, ни детей, один, как сокол в небе.

Сашко? Ну, у этого наоборот, только бабы на уме. Снесут башку когда-нибудь из-за этого племени. Нас бы всех не втравил в какую-нибудь историю. Нигде мужики не любят, когда с их женщинами тындыры-мындыры крутят. А он, как пес, без разбору на любую сучку кидается. Влипнет – никакие подвиги не спасут.

Григорий Молибога – он при атамане. Справный казак. Только в палатки русских офицеров одного Билого отпускает, и то старается быть поблизости, из виду не терять. Правильно. Семьи их издавна связаны, кровью пролитой склеены. Пришел черед детей новые истории казачьего братства писать. Хотя что за интерес у сотника