Из летающих машин по веревочным лестницам спускались люди в камуфляже. Поселок был хорошо освещен уличными фонарями, но сновавшие по нему тени с автоматами были едва различимы, словно привидения.

– Ну вот, как заказывали, – сказал Леша, несколько растерявшись. – Прищучивают. Довольны?

– Я не думал, что Обитель такая большая! – воскликнул Платон. – Где мы найдем Карпова? Да и как его тут искать, если полиция штурмует?! Пошли назад.

– Нет, – спокойно ответил Леша. – Если уйдем сейчас, то уже никогда его не найдем. Предлагаю пойти в гости к моему знакомому. Там отсидимся, подумаем, составим план. Он через два дома живет. Полиция пока сюда не добралась. Они снизу вверх будут идти, каждый дом обыскивать. Да и нет тут Матвея нигде.

– Где он вообще, по-твоему?

– Неправильный вопрос, сразу видно – первый раз в Первой. Надо искать Пистолетова. Он тут вроде местного Информирования – вмиг скажет, где Матвей.

– А где этот Пистолетов?

– Не здесь. Скорее всего, в коттеджном поселке.

– А разве Обитель – не коттеджный поселок?

– Есть еще один, за пределами стен, глубоко в лесу. Там искусственный пруд отвели от Обительской. И огромные дома стоят, в современном стиле, отделанные мрамором. Чуть ли не виллы. Пистолетов в одном их них живет.

Леха быстрым шагом устремился вниз по улице. Поселок, который был как на ладони секунду назад, скрылся за широкими крышами ближайших таунхаусов. Платон едва поспевал за фотографом. Тот прошел между домами и вывел Платона на задний дворик.

Перед Девонским открылась пасторальная картина: на сложенной из круглых бревен веранде стоял журнальный столик и плетеное кресло-качалка. В кресле сидел мужчина неопределенного возраста. Лицо его было словно вырезано из дерева, с четкими линиями, греческим профилем. Седые космы были заплетены в дреды, седая борода – схвачена серебристым кольцом с рунами. Из-за крайней худобы одежда – белые майка и шорты – казалась мешковатой. Из нее торчали палками загоревшие, шоколадного цвета руки и ноги, тонкие и жилистые.

Мужчина чаевничал и читал Кинга.

На стеклянной столешнице громоздился самовар, в который наверняка влезало не одно ведро воды. На нижней полке столика стояли десятки глиняных чашек явно ручной работы: некоторые были столь нелепыми и неаккуратными, будто их делали дети. Платону почему-то сразу пришел на ум образ больничной столовой с хаотичным нагромождением посуды.

Одна из чашек, самая большая, была в руках мужчины. Он прихлебывал из нее какой-то коричневый отвар и умиротворенно смотрел на «пейзаж» – кирпичную стену соседнего дома в паре метров от веранды.

– Это Варфоломей Панин, – представил Леша. Мужчина обернулся. Улыбнулся, встал с кресла, подошел и заключил в объятия фотографа, как лучшего друга, которого не видел много лет. – А это Платон Девонский, мой товарищ. Мы ищем одного человека.

Платона тоже сцепили в слабые объятия. От хозяина пахло корой дуба.

– Сначала будем пить зверобой с медом. Нет ни одного мига на свете, когда это было бы не к месту, – проскрипел Варфоломей. Он нацедил из самовара две кружки, раздал «чай» путникам и пригласил присесть на теплое от августа крыльцо. Сам он с инфернальным скрипом развернул в их сторону свою качалку и плюхнулся в нее со стоном.

– Варф, ну ты и мастер расслабона! – похвалил Леша. – Свой вайб и атмосфера. У нас-то в городе не почитаешь так книгу на веранде за самоваром, да, Платон?

– Да не чувствую я спокойствия хорошего, Алексий, – сказал Панин. – Сижу, зверобой пью. Он дарит, конечно, спокойствие. Либидо нормализует. Да и Кинг дополняет картину сумеречного леса и стрекотания кузнечиков.

– Это вертолеты, – поправил Платон нервно.

У Девонского то тряслись поджилки, то прихватывало живот, то мокрели руки, то какой-то ледяной ветер проходил по пенькам волос. «Варф» же был непроницаем. Да и Леша пребывал в каком-то восторженном настроении. Словно на приключение пришли, а не на дело.

Начался приступ панической атаки. Все тело дрожало, сердце даже не стучало, а вибрировало, бешено и отчаянно. Девонский почувствовал вкус смерти, ею запахло в воздухе. Пронеслись мысли про реинкарнацию. Платон не знал, каково это – умирать. Но было ощущение, будто знал, будто это уже случалось раньше. Он верил, что это происходит именно так. Заломило спину, силы покинули совсем, мышцы будто сдувались, испуская слабое шипение, как проткнутый мяч. Платон сидел, вытаращив глаза и обливаясь потом, ощущая холод. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы просто отхлебнуть из чашки, дышащей ароматом свежескошенной травы, и почувствовать горечь напитка с ниточкой медовой сладости.

Глубоко вдохнул. Выдохнул.

Не помогло.

Такие приступы случались все чаще. Платон понял, что в будущее уже не вернется. Не хотелось, не стоило. Сейчас он отдавал все свои силы, чтобы отыскать Карпова и заработать деньги, двадцать пять миллионов. Самому Девонскому они уже не понадобятся, но пусть хоть молодой, еще не растративший все ресурсы Платон образца тридцать пятого поживет. Пусть проведет жизнь иначе.

– Я же надкусанный жизнью человек, – неотрывно глядя в глаза Девонского своим затуманенным взором, произнес Варфоломей. – Я всегда нервничаю. Я вообще за лето сюда первый раз вышел. Вторая супружница моя буквально силой выставила. Говорит: «Кеша, чего ты за своими бумажками сидишь – посмотри, какой чудесный теплый летний день. Иди гуляй». Только по мирскому имени называет. Иннокентий… Вычурное имя, вы не находите? К счастью, оно осталось только на страницах паспорта, которому не нашлось места в моей новой жизни.

– У Варфа две жены, – пояснил Леша. – И детей… Сколько?

– Восемь. Наше продолжение в этом бренном мире. По каким бы обычаям нас ни хоронили, подлинное упокоение наше – в нейронах их разума.

Раздалась автоматная очередь, совсем близко. Платон вздрогнул. Варфоломей с чавкающим звуком впился в глиняный край своей кружки.

– В общем, тревожит меня что-то. Гложет. Вот веришь, Платон, вышел на крыльцо – и делать нечего. Не может тишина приносить покой! В работе, в состоянии потока – вот где покой настоящий. Согласен?

– А кем вы работаете? – спросил Девонский.

– Варф – крутой юрист! – ответил за мужчину фотограф. – Такие тут дела мутит – мое почтение.

– Это первая супружница, тогда еще единственная, настояла перебраться в Обитель. Говорила: «Кеша, уедем. Нервный ты стал со своей работой. Нужен островок спокойствия в этом мире. В Обителях люди целину осваивают. Уходи из профессии! Будем хлебушек выпекать. Природа, естественность». Очень не хотела всего этого – с чипами, цифровизацией. А я так любил культуру яппи. Там все понятно, регламентировано, прозрачно. И мошек нет. Ну вы понимаете…

Платон вежливо кивнул. Хотя ничего не понимал.

– Забавно, конечно, что из профессии-то ты в итоге не