В начале марта в доме царила полнейшая неразбериха. Никто не знал, сколько человек сегодня соберется за столом во время ужина: семь-восемь или все двадцать? Бабушки, хозяин с хозяйкой и младшие девочки всегда были дома. Но не Шариф и Назия: они в любой момент могли упорхнуть, прихватив с собой крошку Аишу. Иногда они проводили интересный вечер в гостиной или столовой у друзей: спорили, пели или просто болтали. Иногда приглашали в дом кого-нибудь из коллег Шарифа – но лишь тех, кто нуждался: Назия строго следила за этим. Частенько это был профессор Анисул Ахмед, пожилой холостяк, женатый на своей работе. Отец с теплотой вспоминал его родителей.

Порой приходила Садия, одна или с Мафузом. И это еще не все: заглядывали друзья и соратники Рафика. То он не показывался до позднего вечера, то вваливался в сопровождении пяти-шести пламенных революционеров, шумных и радостных, и требовал ужина. Доходило до того, что приносились табуретки, а детей отправляли на пол – сидеть на подушечках. В один прекрасный день мать сдалась и попросила Назию и Шарифа подождать часок и поесть вместе с шумными одноклассниками Рафика. А профессор Анисул поест с нами: это уважаемый гость. Но…

В гости зашли Садия с мужем, и Мафуз заговорил о митингах, о Движении за независимость, поочередно вглядываясь в лица окружающих. Не стоило сажать его с друзьями Рафика; лучше бы он мирно беседовал на отвлеченные темы с бабушками и тестем с тещей.

Каждый день мать и повар, Гафур, придумывали, как быть. Обычно хозяйка решала приготовить много карри с курицей – в него всегда можно добавить риса, чтобы хватило еще на три порции для внезапных гостей, – и простые блюда из круп и тыквы, бобов, чечевицы, которые не испортятся два-три дня. Гафуру постоянно заказывали полдюжины омлетов.

Однажды к ужину намеревались прийти только Назия и Шариф: значит, всего восемь человек, включая девочек. В кои-то веки – ясность. Мать отправила Гафура за рыбой. Кудесник-повар, бог весть где и как, раздобыл отличного индийского карпа, руи, что предвещало пир. Дом полнился восхитительными запахами. Мать поднялась к себе: вымыть и причесать волосы, принарядиться.

Намечался митинг. О нем знали все: политические лидеры рассылали приглашения собраться на ипподроме. Ожидалось, что там скажут нечто важное. Наскоро позавтракав, Рафик убежал из дома еще до восьми утра. Когда вечером все семейство потянулось в столовую – комнату в глубине дома, с видом на манговое дерево и клумбу, – у входной двери послышались шум и возня. К ужину вернулся Рафик. Отец и бабушки задержались; Назия подтолкнула девочек: идите, идите! Мать, отделившись от процессии, приветствовала младшего сына.

Сын стянул старый платок, которым закутал лицо. Одежда на нем была пыльной, рубашка – рваной, но, по крайней мере, он пришел один.

– Ну и что нам теперь делать? – сказала мать.

– Я не хочу есть, – ответил Рафик. – Если на меня хватит еды, то поужинаю, но если нет… Мама, знаешь, что сегодня случилось? Слушай…

– Умойся, переоденься и приходи в столовую. Всем и расскажешь.

– Да, сейчас. Погоди – кто сегодня дома? Старший брат? Больше никого? Подождите, сейчас приду.

И он, хлопнув дверью, помчался вниз, в гардеробную, не переставая говорить. Хадр, мальчик-слуга, вышел из столовой и застыл в дверях, склонив набок черноволосую голову в ожидании указаний. Яростно замахав руками, хозяйка отправила его обратно – на его место за столом. Голос Рафика не утихал, но из-за двери нельзя было разобрать слов. Голову он обернул полотенцем.

…Слышать этот голос, эти слова… – Рафик показался снова. Его лицо порозовело и посвежело, и руки по крайней мере он вымыл точно.

– Твоя рубашка… Сходи переоденься.

– Это обязательно? – заартачился юноша, но тут же ускакал в свою комнату, выскочил оттуда через двадцать секунд в чистой белой рубашке и продолжил: – Думал, этот день никогда не кон…

– Пойдем! – велела мать. – Отцу и всем остальным не терпится послушать. Начинай заново.

– Я был на митинге, – сказал Рафик, усаживаясь за стол. – Пошел на ипподром вместе со всеми. Чем ближе мы подходили, тем больше нас становилось. Нам пришлось долго идти, полтора часа, мы пришли раньше и думали, что там почти никого не будет, но…

– Знаю, – сказал отец. – О чем он говорил?

– Всё по порядку! – перебила мать.

– Когда мы пришли, то увидели столько людей, сколько почти никто из нас в жизни не видел, да так рано, задолго до начала. Думали, будем стоять с самого краю, но народу все прибывало и прибывало, целое море людей, и через полчаса мы очутились в самой середине толпы, и даже близко к трибуне. У нас были еда на случай, если проголодаемся, и вода, чтобы пить, и каждый, старый или молодой, делился своими надеждами. Женщины и самые уважаемые мужчины сидели впереди, на отгороженных местах. Но нация! Нация, которой формально не существует, – она была там. Там, на ипподроме. Мама, папа! Все наши надежды… Вы и представить не можете!

– Рафик, сын… – начала было мать, но осеклась. Поднявшись с места, подала ему рыбу с блюда – жестом, исполненным благодарности и заботы. Не стоило сейчас озвучивать свои страхи.

Все умолкли, слушая Рафика.

– В конце концов он приехал, – продолжал он. – Друг Бенгальцев. На белой машине, так что ему приходилось рассеивать толпу. Он добирался до трибуны полчаса: все как один вставали, чтобы хоть что-то рассмотреть. Но вот он заговорил. Мы боялись, что слов будет не разобрать, но он говорил так четко, и стало очень тихо. Он сказал такие важные слова!

– Это правда? – спросила Назия. – Теперь мы – страна? Друг Бенгальцев сказал, что мы свободны?

– Нет, – ответил Рафик, – и все были разочарованы. Но он помогает нам сплотиться. Думаю, мы все знаем, что независимость не за горами. Помните, два дня назад над Университетом повесили флаг? Флаг Бангладеш реял над Университетом. Это сделали четверо наших, вы знаете их имена. Да-да, я тоже хотел бы, чтобы Друг Бенгальцев провозгласил независимость, очень хотел! Но он не может изменить себе. Есть то, что нужно сделать до того, как это случится. Мама, папа, как жаль, что вас там не было и вы не слышали! Он говорил о том, через что мы прошли, о том, что предстоит сделать. Раньше мне не доводилось чувствовать ничего подобного. Я слышал эту речь. Слово в слово. У нас будет дом. Он сказал, что в эти месяцы каждый дом должен стать крепостью. О, я там был!

Рафик говорил с таким жаром, что сидевшие за столом притихли – даже бабушки. Бина и Долли, широко раскрыв глаза, внимали своему смелому брату – курчавые волосы всклокочены, щеки порозовели.

На другом конце стола Шариф, не ходивший на митинг, степенно поглощал рыбу.

– А потом Друг Бенгальцев возглавит государство, да? – поинтересовался он. – Скажи, сколько в этой своей зажигательной речи он говорил о нас, а сколько – о себе?

– Ты это о чем, брат? – спросил Рафик.

– Мне доводилось слышать его, – сказал Шариф. – И я восхищаюсь им не меньше, чем ты, но мне не хотелось бы, чтобы он постоянно говорил о себе, о том, как попирались его собственные права, как его народ и его страна…