— Но поскольку здесь мы видим сразу два балка, да к тому же стоит изба, то это уже следует считать городом, — саркастически осклабился Кротов. — Эдаким местным Парижем.

— Относительно Парижа помолчим. Но совершенно ясно, что раз стоит дом, значит, это уже не просто поселок, а центр одного из сельских советов, председателями которых обычно назначают русских. Но здесь председателем может быть только сам Барс-Оркан. Разве что коммунисты создали здесь какой-нибудь зверосовхоз…

Взлетная полоса просматривалась метрах в трехстах от поселка. Но только вряд ли на нее когда-нибудь приземлялся хотя бы один самолет, поскольку слишком уж плохо была она оборудована и настолько неухожена, что при посадке «Призрак» чуть не лишился шасси.

Самолет еще находился в воздухе, а к небольшой возвышенности, на которую он садился, уже мчались стайка ребятишек и целая свора сибирских лаек. Еще несколько тунгусов наблюдали за ним, стоя у своих чумов и в просвете между балками. Бивень очень быстро объяснил мальчишкам, что самолет ничего нужного для стойбища не привез, а что прилетел большой начальник из Тюмени, — указал на Кротова, — который требует к себе Барса-Оркана. Звать его нужно всем вместе и возвращаться к самолету им запрещено. После чего так рыкнул на них, что вся стая рябят и собак разом метнулась назад к стойбищу. Но перед этим один из подростков показал рукой на высокий холм рядом с шатром. В бинокль штабс-капитан увидел, что на нем, опираясь обеими руками о палицу, стоит коренастый мужчина в короткой меховой накидке и с ружьем за плечами.

— Это и есть Оркан? — спросил он.

— Барс-Оркан, — ответил парнишка.

— Передай, что к нему прилетели из Москвы, и что говорить будем только с ним одним. В избе. И чтобы никто другой туда не подходил.

Когда они подошли к большой деревянной избе, Барс-Оркан уже ждал их внутри, и ни одной живой души рядом с ней на возвышенности не было. Даже резвившиеся до этого сибирские лайки — и те куда-то исчезли.

* * *

Изба больше напоминала лабаз, хозяин которого из-за неаккуратности своей умудрился захламить полы, полки и даже утыканные гвоздями стены. Но все же одна, освещенная окном и сразу тремя керосинками комната напоминала более или менее приемлемое для человеческого обитания жилище и именно там, сидя за столом, но не в кресле, а на каком-то устланном шкурами возвышении, их и встретил старейшина одного из самых больших и древних тунгусских родов.

— Встать, прапорщик-кавалергард Орканов! Я сказал: «Встать!». Отдать честь старшему по чину! — прямо с проема двери, хрипловатым басом прокричал Кротов. — И только посмейте не признать во мне штабс-капитана Кротова. Пристрелю без права на помилование.

На какое-то время в комнате воцарилось напряженное молчание. Подхватываться и отдавать честь Барс-Оркан явно не собирался. Мало того, спокойно перебирая четки, он лишь на несколько мгновений задержал свой взгляд на Кротове, чтобы затем перевести его на обер-лейтенанта Энриха. Уловив этот интерес к себе, германский офицер снял черный кожаный плащ, которым прикрывал мундир, и надел фуражку, которую, чтобы не привлекать особого внимания тунгусов, нес в руке.

— Значит, это действительно вы, штабс-капитан? — наконец произнес Барс-Оркан, вновь возобновив движение по кругу связки костяных четок. — Лица вашего рассмотреть не могу: слепнуть стал, совсем плохо вижу. Когда Никола сообщил мне о вашем прилете, я не сразу понял, кто такие, решил, что энкаведисты. Что о прошлом моем пронюхали.

— Вы позволили бы арестовать себя, господин прапорщик? Впрочем, прапорщик — это в прошлом. Штаб Белого движения присвоил вам внеочередной чин — поручика, который подтвержден приказом германского командования. — Никакого «штаба Белого движения» не существовало, как не существовало и приказа о присвоении Барсу-Оркану чина поручика. Кротов прибег к этой фантазии только для того, чтобы как-то взбодрить тунгуса, будучи уверен при этом, что проблем с присвоением Барсу-Оркану этого чина не будет. Атаман Краснов такой приказ подпишет.

— Спасибо за чин, — сдержанно отреагировал тунгус, вновь разочаровывая штабс-капитана.

Нет, не чувствовалось в его голосе той пылкости, с которой когда-то молодой прапорщик-тунгус Орканов говорил о Сибирском царстве хана Кучума, о своей принадлежности в ханскому роду, о стремлении возродить историческую справедливость, объединив под своим ханским бунчуком все сибирские народности. Штабс-капитан понимал, что прошло немало лет, и все же ему не хотелось верить, что этот прапорщик, когда-то яростно мнивший себя великим ханом, превратился в обычного тунгуса-оленевода. «Но если окажется, что он и в самом деле так одичал, — сказал себе Кротов, — пристрелю без права на помилование».

— Вы спросили, позволил ли бы я себя арестовать, — неожиданно напомнил Барс-Оркан, словно бы вычитал его мысли. — Нет, конечно. В опасные минуты под рукой у меня всегда имеется трос метких охотников-тунгусов, настоящих воинов, которые запросто перестреляют взвод этих идиотов-коммунистов. — Кротов уже успел обратить внимание, что по-русски Барс-Оркан говорит почти без акцента, а главное, избегает всех тех словечек, которые в его, штабс-капитана, понимании определяют суть «тубильного наречия».

— Эти трое тунгусов знают, что вы были связаны с Белым движением?

— Важно то, что эти трое тунгусов знают, что они… тунгусы. Как только Никола из рода Оркана сказал, что старший из прилетавших несколько раз произнес: «Пристрелю без права на помилование», я сразу же сообразил: это мог быть только штабс-капитан Кротов! А еще понял, что очень скоро штабс-капитан Кротов прилетит в стойбище.

— Мы не в стойбище летели, Барс-Оркан, а в ставку Великого Оркана, хана всех тунгусов.

От неожиданности Оркан вздрогнул, всем телом встрепенулся, но тут же поугас.

— Решили припомнить мне грезы молодости, господин штабс-капитан?

— Благодаря моим стараниям, поручик, теперь это уже грезы абвера, то есть германской разведки, по заданию которой мы сюда и прибыли. Вы знаете о том, что германские войска уже подходят к Москве?

— Знаю. В шатре у меня радиоприемник стоит, на батареях. Старший зять из Салехарда привез. Зоотехник. Совсем советский начальник. Вместо калыма привез. Радио оставил, дочь забрал, в Салехард увез. Дочь увез, радио оставил, — таково оно, течение жизни нашей, тунгусской…

— Кто-нибудь из агентов германской разведки с вами связывался?

— Какой в этом смысл?

— Фюрер планирует довести свои войска до Урала. Но уже теперь мы хотим, чтобы вы, Великий Оркан, будущий хан Великой Сибири, начали объединять вокруг себя сибирские народности.

— Народы, штабс-капитан, народы — жестко, по слогам поправил его Барс-Оркан. — Невзирая на численность.

— «Народности», «народы»… Какое это имеет значение? Стоит ля придираться к словам? Важно другое: со мной прибыл представитель германского командования господин Энрих, — представил он своего спутника.