Марк по-дружески похлопал ее по руке.

– Я не зря рассказал тебе обо всем именно сегодня, – ответил он. – Завтра мы перейдем к делу.

Офицеры, проводившие обыск, были специалистами по «разводам»: так они называли умение преступников прятать, скрывать так, чтобы ничего нельзя было найти, при случае охотно «натягивать» силы правопорядка во все дыры и выходить сухими из воды.

Но ГУВБ хорошо знало «Камасутру» своего лучшего врага.

Квартиру имама Фиссума перевернули с ног на голову. Словно постель в страстную ночь любви. И сделали это в несколько приемов.

Полицейские начали мягко, с прелюдии. Смотрели, ласкали, слегка касались, чуть приближались, чувствовали возбуждение, ставили себя на место партнера, постукивали, медленно тянули то тут, то там – стоя, опустившись на колени, а порой даже лежа на полу. Они фотографировали – но лишь поначалу, пока квартира еще выглядела презентабельно: лучше так, чем потом, когда черты уже смажутся, а волосы растреплются.

Затем все ускорилось, возможно, потому, что они ощутили первые уколы разочарования. Они проникали, сдвигали, все сильнее, все резче. Переворачивали, бросали.

Наконец грянул громкий финал: все полетело в разные стороны. Полицейские крушили, ломали, бесчинствовали.

Настоящий развод состоял в том, чтобы не дать партнеру кончить.

Но на этот раз офицеры, проводившие обыск, достигли нирваны. В этом им помог слегка искривленный плинтус. Пара царапин на паркете подтверждала, что его часто сдвигали с места. За плинтусом, в дыре, лежал блокнот в черной обложке.

Строки цифр. Счета. Пара заметок то тут, то там.

Последние две страницы были вырваны.

– Держу пари, здесь-то и было самое главное! – чертыхнулся один из офицеров, проводивших обыск, и передал блокнот товарищу.

Тот поднес последний лист блокнота к глазам, чтобы проверить, нет ли на нем заметного оттиска:

– Гляди-ка, он на всякий случай выдрал сразу два листа. Я думаю, что использовал он только один. Так мы ничего не разберем.

Блокнот тут же исчез в пронумерованном пакете.

Лаборатория. Облицованные белым кафелем стены, яркий свет.

Рука в перчатке положила блокнот на стол, аккуратно отрезала канцелярским ножом последнюю страницу. Лаборант поднял страницу пинцетом и переложил на пластину из пористой меди – рабочую поверхность ЭСДА[35], прибора, размерами и видом очень напоминающего небольшой противень. Лаборант осторожно накрыл страницу прозрачной полиэфирной пластиковой пленкой толщиной всего в несколько микрон и включил вакуумный насос.

В помещении зашумела система вентиляции, звук отразился от кафельных стен.

Страницу и пленку засосало, приклеило к бронзе.

Отработанным движением лаборант принялся водить лампой Corona над листом, передавая и бумаге, и пленке электростатический заряд. Затем он посыпал их мелким серым порошком – поляризованным тонером для принтера, и тот раскатился по всей странице, задержавшись в углублениях, едва видневшихся на бумаге.

На белом фоне проступили прямые и округлые линии.

Лаборант был уверен в себе, он по опыту знал, что этот метод обработки позволяет понять, что было написано тремя-четырьмя страницами выше, лишь за счет того, что листы впечатываются друг в друга, потому, что стержень ручки – порой незаметно для глаза – оставляет след на нескольких слоях бумаги.

Насос отключился, и лаборант поднял пластину, принялся рассматривать результат в ярком свете ламп.

То, что еще минуту назад невозможно было разобрать невооруженным глазом, теперь легко прочел бы любой человек.

Размашистый почерк. Разборчивые буквы.

Имя и сумма.

Обервилье. Треугольник улиц, ощетинившихся бойницами магазинных витрин, настоящих пушек от коммерции; за каждым из магазинов – большой склад, занимающий несколько домов. Мир оптовиков, где в основном заправляют китайцы, где проходу мешает бесконечная толчея грузовиков и фургонов, где толпы грузчиков без конца заполняют тачки и тележки, а электропогрузчики Fenwick с торчащими вперед вилками без предупреждения выкатываются из ниоткуда, из никому не видимых пакгаузов.

Марк предупредил: придется пройтись пешком, парковаться прямо там не стоит.

Лудивина увернулась от кипы листов картона, которую тащил какой-то пошатывающийся человек, и юркнула в утреннюю толпу, стараясь прикрывать все еще болевшие ребра. Во многих витринах была выставлена готовая одежда: прямые посредники между Китаем и продавцами во Франции поставляли в основном ее, но вообще здесь можно было найти все на свете. Лудивина заметила несколько лавок, где вели оптовую торговлю париками, косметикой, украшениями, изделиями из кожи. Некоторые улицы оканчивались тупиками, в которых виднелись витрины с непонятными надписями, вывески контор с таинственными названиями, занимавшихся импортом и экспортом: вселенная, не подвластная пониманию простого смертного. Лудивина предполагала, что, даже если она предъявит удостоверение жандарма, эти двери все равно вряд ли распахнутся перед ней.

Марк потянул ее под навес, во двор, который заполонили горы поддонов, исписанных китайскими иероглифами, затем в нишу, забитую объемистыми тряпичными мешками. Они прошли вдоль какого-то склада и зашли в него, хотя Лудивина не заметила ни одной вывески, которая могла бы подсказать ей, что именно они там обнаружат.

Внутри, в просторном, наполненном ароматами помещении, было куда темнее и спокойнее, чем снаружи.

Свет проникал через ряд грязных слуховых окошек, выстроившихся вдоль потолочной балки, высоко, под самой крышей. Косые лучи, падавшие сверху, освещали высокие стеллажи со всевозможными коробками и ящиками, от которых шел сильный запах. В центре помещения было свободнее, сотни мешков стояли рядами, образуя параллельные проходы. Мешки были наполнены финиками, арахисом, фисташками, курагой, чуть дальше – сушеными острыми перцами и специями всех цветов: вот почему на складе пахло, как на восточном базаре. Целый угол занимали груды традиционных марокканских туфель без задника, сумок из верблюжьей кожи – тоже с сильным запахом – и горы ковров.

Войдя, они сразу же наткнулись на молодого североафриканца, которого Марк проигнорировал, поскольку явно прекрасно здесь ориентировался. Он провел не отстававшую от него Лудивину за бисерную занавеску, в еще более темную комнату, где с потолка свисало больше десятка мухоловок, покрытых неподвижными черными гроздьями мух: казалось, что они уже целую вечность покачиваются здесь на сквозняке. Пол покрывали два больших ковра. Убранство комнаты составляли стул и газовая плитка, в углу виднелся небольшой телевизор с переносной антенной.