В полуоткрытой палатке из звериных шкур горела жаровня, распространяя вокруг приятное тепло. Тассиа предложил мне место на подушке и скрылся в хижине, крытой соломой.

— Мы подумали, что вы будете рады хорошему ужину, госпожа. — Из тени вышел Герман. — Здесь живет Тассиа, и это честь для него — угощать вас. Но… — Он помедлил. — Наверное, об этом вам не стоит рассказывать своему патеру.

— А ты? Ты не опасаешься за свой душевный покой? — тихо спросила я.

— Что хуже, госпожа, голод или страх? — Он налил мне в бокал вина. — Бог, всесильный, вечный, Аллах — когда я получаю еду, мне абсолютно все равно, какого бога благодарить за это.

Ночью, когда затихли сражения в замке, мы сидели здесь, при свете масляной лампы, окуная хлеб в сваренный Тассиа суп. Он был острым и горячим и помог мне согреться. Я рассказала о том, что пришлось вынести нам в последние дни. Хорошо, что у меня появилась возможность поговорить обо всем пережитом. И когда я, вытянувшись, удобно улеглась в своей кровати, мне почудилось, что между недавними невероятными событиями и настоящим пролегли годы.

На носилках принесли в палатку Эрика. Его состояние можно было назвать пограничным между обмороком и забытьем, из которого, казалось, ему не хватало сил выбраться. Нафтали заменил bendj[53]на живительную лечебную настойку, которая должна была взбодрить Эрика. Как капризный ребенок, он отворачивался от бокала, вертел, стиснув губы, головой. Иногда, когда он жадно пил, глаза его загорались так, будто он узнавал меня, пока вновь не впадал в забытье.

Старый еврей пытался ободрить меня:

— Он пробудится, дитя мое. Мы должны набраться терпения и заставлять его много пить. Он слишком долго мучил свое тело — оно сильно истощено и измождено. — Он протянул мне инжир, вкусный и сочный. — Твой отец потребовал, чтобы сегодня ночью, бросив взгляд на небо, я ответил, победит ли он. — На небосводе был виден не только Марс — четко и ясно прорисовывалась и Венера. Он осторожно провел рукой по лбу спящего. — Поверь мне, Всевышний распростер руку над этим мужчиной.

Нафтали взял в руку серебряную пластину, прилипшую к потной груди.

— Вам известно назначение пластины? — с любопытством спросил он.

Амулет все время попадался мне на глаза. Зловещее предсказание, наводившее тень на его жизнь. Грета тоже знала это. Грета! Ее крик, прозвучавший перед тем, как она прогнала нас из страха накликать беду на себя и на сына, до сих пор стоял в моих ушах…

Большой палец Нафтали скользнул по нацарапанным знакам.

— Руны найдешь! — пробормотал он с отсутствующим видом.

— Что вы сказали?

Он поднял голову. Глаза его были светлы и казались совсем старческими.

— На Севере я выучил одну песню. В ней поется:

Руны найдешь

и постигнешь знаки,

Сильнейшие знаки,

крепчайшие знаки,

Хрофт их окрасил,

а создали боги

Один их вырезал.

Его большой палец вновь скользнул по знакам.

— В песне речь идет о самом главном их божестве, который, принеся себя в жертву, повесился на дереве; за это ему были подарены руны с их магией…

— Я знаю его, — с изумлением прервала я Нафтали. Он поднял брови в удивлении. — Эрик рассказывал мне о нем. Он висел на дереве девять долгих ночей, раненный копьем…

— …посвященный Одину, в жертву себе же, — тихо закончил еврей. — Это он тебе рассказывал?

— Вы знаете, что обозначают знаки? — вновь спросила я.

Нафтали покачал головой.

— Нет. Может, предсказание? Я знаю, что мудрые женщины Севера имеют второе лицо:

Ей многое ведомо, все я предвижу

судьбы могучих

славных богов.

Так говорится в песне провидицы. Для них амулет имеет очень важное значение. Он и в темнице очень ревностно оберегал свой амулет, а когда твой отец отобрал его, разгневался страшно. Собственно, это и навело графа на мысль подавить дух его, посадив на цепь. В конце концов он бросил Эрика в застенки… — Нафтали вздохнул. — Если бы они только вслушались, то поняли бы, что говорит он на языке графини. «Je vos maudis, — вскрикивал он всякий раз. — Je vos maudis…»[54]

— Откуда вам все это известно? — удивленно спросила я.

— Когда я работаю здесь, в подземелье, то слышу крики подвергаемых пыткам, и всякий раз мое сердце обливается кровью. Я стою перед дверью, молю Всевышнего о милости и пощаде, а что же я могу еще сделать? — Он печально взглянул на меня. — Грозные демоны поселились в душе твоего отца, и горе тому, кто воспротивится его воле и вызовет у него немилость. Я даже почти уверен в том, что только на поле боя он может насытить свою жажду крови. Аббат монастыря Святого Леонарда каждый раз находился рядом. И теперь, слушая его молитвы, обращенные к Богу, я никак не могу отделаться от мысли, что и он… что и он поднимал на узников свою руку. — В глазах Нафтали заблестели слезы. — Да будет милостив ко мне Всевышний, но мне так кажется.

— Знаете, то же самое утверждал Эрик. У него на спине рубцы…

— Кресты, — вызывающе подтвердил еврей.

— Вы действительно верите, что отец Фулко способен на такое?

Не спрашивай, Элеонора. Твое сердце уже знает ответ.

— В некоторые дни… — Нафтали поднял голову и обескураженно взглянул на меня. — В некоторые дни Всевидящий и Всемогущий прикрывает свою голову, чтобы не созерцать низость и подлость человеческую. — Старый лекарь осторожно коснулся лба Эрика. — Когда вы принесли его ко мне, я велел забрать амулет у камердинера, сказан ему, что эта вещица нужна мне для волшебства исцеления.

На его лице опять появилась лукавая улыбка.

— И… и вы совершили волшебство? — прошептала я.

Он окинул меня повеселевшим взглядом.

— Все мое волшебство заключено в этом медицинском саквояже. И кое-что еще в фолиантах. Мое искусство врачевания — это искусство великого ибн Сины, оно не имеет ничего общего с волшебством. Но ведь люди верят в то, во что хотят верить, не так ли? Ну вот Эрик, увидев амулет, вырвал его из моих рук. Я думаю, что он был заговорен или благословлен одной из мудрых женщин.

— Он спас ему жизнь, копье отскочило от него, — произнесла я, склоняясь над пластиной. В любом случае то была выдающаяся работа кузнеца по серебру. — Откуда вам так много о нем известно?

— Он достаточно много времени проводил со мной после того, как я обрабатывал его раны. Мы подкармливали его пшеничной кашей и вареными фруктами. Поначалу он никого не терпел рядом. По ночам его мучили дикие, жуткие сны, и я часто сидёл подле, следя за тем, чтобы он не поранил себя сам. Его сны и выдали мне его благородное происхождение. И то, что ты посещала его в темннице. — Я покраснела. — Так как мне знакомы скандинавские языки, то в конце концов мне удалось завоевать его расположение и доверие. Мы обучали его нашему языку и были удивлены тем, сколь быстро он его освоил. Язык у него вращается, как у жонглера-фокусника, он владеет французским и даже немного англо-саксонским. — Нафтали разглядывал своего пациента, отчасти гордясь им. — Твой отец приказал побрить его и сделать так, чтобы у него никогда не росла борода. Для этого есть одно средство — лечебная настойка с острова в Средиземном море… С каким трудом далось мне это дело! Ведь мужчины с Севера так гордятся своими бородами, некоторые даже вплетали в них жемчужины и разноцветные ленты. По его теперешнему внешнему виду на родине вряд ли признают в нем свена-короля… О Всемогущий, будь милостив к нам, мы вынуждены были связывать его для процедуры, иначе он в ярости перебил бы нас всех. И вот тогда я и обнаружил на его голове эти черные знаки. Знаешь, что я имею в виду? — Я слушала не дыша. — Люди в замке говорят, что он околдован. Они называют их чертовскими метками…