С инженерным полком вообще получилось черт-те что. Танки прошли, протолкавшись через очередь, сломанную еще ночью, грузовики же с тралами энкавэдэшники согнали на обочину, потом их потеснили другие неудачники, третьи… Узнав об этом, Павел с неимоверным трудом связался со штабом Рыбалко. Пока оттуда приехал порученец и вырвал из массы сбившихся машин и повозок тралы, стало ясно, что к началу наступления, назначенному на семь утра, тралы не поспеют. Их надо было не только переправить через реку, но и перегнать по размытым дождями дорогам до места, сгрузить, прицепить к танкам. На это требовалось много времени.

В график переправы полк поставили в первую очередь. Вечером, но еще засветло, колонна выбилась к дебаркадеру. Уткнувшись в поднятые воротники шинелей от пронизывающего ветра, Боровой и Клевцов прошли к реке. Слабосильные катера с трудом преодолевали течение. Паромы под грузом оседали, люди на них оказывались чуть ли не по колено в воде. Немцы начинали стрелять, когда катера выгребали на середину. С глухим хлопком мины поднимали фонтаны воды то ближе, то дальше, изматывая нервы бойцов. Нет, неспроста война вела отдельный счет переправам через водные рубежи. Преодоление водных преград приравнивалось к выигранному сражению, считалось особым проявлением солдатской доблести. Павел за все время на фронте еще не встречал рек более широких, чем Днепр, и таких переправ тоже. Пронесет ли судьба или вот здесь уготовит смерть?…

Не знал же Георгий Иосифович Ростовский, где его застигнет кончина. Об этом написала Нина. Письмо долго кружило по фронтовым дорогам, то догоняя снявшийся с места полк, то отставая от него, пока не нашло адресата уже здесь на переправе. Оно было длинным и печальным. Нина по-прежнему преподавала в академии и, видимо, долго не решалась писать о смерти профессора, знала, что этим известием сильно огорчит Павла. Умер Георгий Иосифович у нее на руках. Умер тихо и просто, как жил. Они вышли на Покровский бульвар посмотреть первый салют в честь войск, освободивших Курск и Орел. С набережной Москвы-реки, где стояли пушки, взвивались ракеты и, разрываясь в темно-синем небе, рассыпались цветным букетом. Потом оттуда долетал глухой, как толчок сердца, звук многоствольного залпа. О чем Ростовский думал в тот момент? Наверное, о том же, что и все москвичи, – о выстраданной победе, о людях, объединенных одним горем, одной бедой. Вдруг сжало грудь, сердце дало сбой. Пошатнувшись, он опустился на скамью. «Что с вами?» – Нина бросилась к нему, схватила холодеющие руки. «Пройдет, девочка», – он попытался улыбнуться, сесть прямей, но голова непроизвольно откинулась назад. В остановившихся зрачках какое-то время еще отражались праздничные огни, потом погасли. В миг собралась толпа, нашелся врач. Он начал искать пульс, однако пульса уже не было…

Прочитав письмо, Павел впервые после детства заплакал. Кто теперь остался из родных? Стариков Волфштадтов угнали куда-то в Сибирь, да и померли они наверное. Умер Георгий Иосифович, к кому теперь он прислонит голову в трудную минуту? Осталась Нина. Но как далеко до нее, уцелеет ли, встретит ли вновь?…

Павел посмотрел на Борового. Из-за наступившей темноты лица не увидел, не угадать, о чем тот думает. С правого берега немцы начали пускать ракеты. Оттуда же, с Букринских высот, потянулись огненные трассы крупнокалиберных пулеметов.

– Давно хотел спросить тебя, Федор…

– Спрашивай, – легко отозвался Боровой, ему надоело молчать, о смерти, видно, не думал: все равно двум не бывать, одной не миновать.

– У тебя где родные?

– Мать в Лебяжьем на Алтае, отец в трудармии.

– Давай договоримся. Кто из нас жив останется, пусть родным напишет, а, может, после войны навестит.

– Ну-у, брат, захандрил, – Федор хлопнул Павла по плечу. – Пойдем, скоро наша очередь.

Тралы поставили на паромы только в полночь. В полк Ананкина они пришли с опозданием на сутки. Когда Боровой рассказал о причинах задержки, Ананкин только горестно всхлипнул:

– Чего уж после драки кулаками махать! Я без ваших тральщиков на этом поле половину полка положил да штрафной батальон в придачу.

Из полутемок дота на свет выступил пучеглазый полковник с полным, сытым лицом, жестко проговорил:

– Эти мертвые на вашей совести, майор.

– Как понять? – насупился Боровой.

– Товарищ, извиняюсь, от бронетанкового управления из Москвы, – вставил Ананкин.

– Поминж у вас Клевцов?

– Так точно.

– Ста-а-рый знакомец, – с какой-то свирепой ненавистью процедил полковник. – Все шумит? Рекламу гонит?

– Если бы не Клевцов на переправе, тралы не пришли бы и через неделю! – воскликнул Боровой. – А что же вы, товарищ из Москвы, своей властью не помогли?

– У меня свои обязанности, у вас – свои.

– Под пятью накатами-то?

– Молчать!

Федор с презрением посмотрел в его выпученные глаза, независимо повернулся и коротким ударом вышиб дощатую дверь.

– Вас накажут за дерзость! – вдогонку крикнул полковник.

– Дальше фронта не пошлют, – отозвался Боровой.

Клевцов возился у тралов, помогая техникам цеплять тяги к буксирным крюкам танков. Федор отозвал его в сторонку:

– В блиндаже командира полка сидит хмырь из бронетанкового управления. Тебя знает и, по-моему, оч-чень недолюбливает.

– Какой из себя?

– Бочонок. Глаза навыкате. Как у зайца.

– Неужто Михалев? – взволновался Павел.

– Фамилию не расслышал.

– Зачем он приехал в стрелковый полк?

– Черт его знает…

– Надо мне с ним потолковать, ох, как надо!

– Сейчас он сердит. Как бы хуже не вышло.

– Некогда сейчас! – с досады Павел хлопнул кулаком по ладони. – Приставь к нему «смершника», пусть глаз не спускает.

– Ты что, сдурел?!

– Прошу. Времени нет тебе объяснять!

Боровой так и сделал. Лейтенант-«смершевец» вызвал в помощь коллегу из дивизионного отдела. Пока шел бой, контрразведчики незаметно вытащили обойму из пистолета московского гостя, терлись в землянке, разыскивая какие-то бумаги. Михалев собрался уезжать, лейтенант с готовностью выскочил, чтобы позвать шофера. Вернувшись минут через десять, он огорчил известием: забарахлил мотор, водитель обещал скоро починить. Михалев увидел в амбразуру чей-то остановившийся «виллис», обрадовался:

– Не беда, доеду в дивизию на этом козле. Шофера ко мне!

Но вместо шофера появился Клевцов – в танковой копоти, еще не остывший от боя. Никому не отдав чести, он подошел к Михалеву и чеканно произнес:

– Ну, здравствуй, «Павлин»!

В лицо полковника ударила кровь. Рука скользнула к кобуре. В мгновенно наступившей тишине отчетливо слились два звука: тупой, скользящий – от рывка затвора, и короткий, сухой – щелчка курка.