И все же человек – он и есть человек, сказали бы Лара и оператор. Наверное, у вас тогда, как и у детей сейчас, были друзья и враги, кто-то нравился, кто-то не нравился? Да, у нас были компании, группировки. Если быть точным, у нас в классе было две компании. Назывались они – без затей – по имени своих «предводительниц»: одна – компания Венди, вторая – компания Рейчел. Вендина компания была покрупнее, потому что Венди в классе любили больше всех – и это довольно удивительно, поскольку Венди была первой ученицей, даже по физкультуре. У нее были лучшие отметки по английскому и по математике (и, кажется, по Священному Писанию, но, как я уже говорила, Писание не в счет). Она бегала быстрее всех, особенно на длинные дистанции, особенно по пересеченной местности. Венди была симпатичная, но не эффектная, без претензий. Светлые волосы медового оттенка, голубые глаза, широкий лоб, крупный рот. Высокая, но не слишком, она понемногу превращалась в женщину – гармонично, без подростковой угловатости. Одним словом, славная. Даже обидно, что при всем своем превосходстве она умудрялась оставаться такой славной, и все же это так. Она была тот самый человек из притчи о талантах, которому дали десять талантов и который, употребив их в дело, приобрел еще десять талантов. (Может, себя я считала рабом, который получил один талант и закопал его в землю, чтобы не украли?) Рейчел была девочка темненькая, жилистая; тоже довольно спортивная, но, конечно, совсем не круглая отличница, как Венди. У Рейчел были глубоко посаженные карие глаза, черные волосы, заплетенные в гладкие косы, и красивые руки с длинными пальцами; чувствовалась в ней какая-то соблазнительность, и дело отнюдь не в половой зрелости. Грудь в те поры начала оформляться как раз у Венди, а Рейчел оставалась тощей и костистой. Никто не сомневался, что Венди легко сдаст экзамен и перейдет в среднюю школу, а вот будущее Рейчел представлялось туманным, и она не то чтобы дерзила учителям, но держала себя с неким вызовом. Компания Рейчел была раза в три меньше Вендиной, и народ там подобрался менее покладистый, своевольный. При этом, как вы понимаете, все мы были в целом девочки благовоспитанные и добропорядочные.

На переменах Венди с товарками шли на солнце – рассаживались по низенькой каменной стене, что опоясывала площадки для нетбола, а Рейчел и ее клика собирались в кустах, в таких мрачных викторианских лавровых зарослях близ школьных ворот.

Сейчас мне кажется, что у Рейчел были задатки лидера, а у Венди нет: ее подруги просто держались вокруг нее, потому что с Венди было приятно, потому что она была звезда, излучающая свет безупречной нормальности. Мне кажется, от Венди исходило какое-то благолепие. Она добросовестно делала то, о чем ее просили, чего от нее ожидали, что ей самой в принципе нравилось, – и даже немного удивлялась, что выходит у нее куда лучше, чем у других. Ну а у Рейчел характер был не сахар. Скажешь ей слово поперек – она тебе задаст. Не припомню, правда, чтобы она в самом деле кому-то задавала, ничего конкретного, но складывалось ощущение, что может: чувствовался дымок, близкая опасность.

Некоторые девочки, в том числе я, держались по краям обеих компаний, не зная точно, считают ли нас за своих или нет. А раз так, то мы толком и не знали, что́ в этих компаниях происходит. О чем говорится таинственным шепотом, что обсуждают в записочках, которые передают друг другу на Писании, о чем шушукаются в туалетах. Вот бы, думали мы, удалось проникнуть в ближний круг (в обеих группировках был такой круг из предводительницы и четырех-пяти самых рьяных адепток), стать причастными к каким-то событиям – не так бы скучно жилось.

Сейчас-то я знаю, знаю, что́ там происходило. Ровным счетом ничего. Ну разве что вечно кроили и перекраивали границы компаний: кто во внутреннем кругу, кто во внешнем; какие-то мелкие стычки между «светлой» группой Венди и «темной» – Рейчел. Школа находилась в зеленом предместье промышленного города, и когда мы зимой после уроков шли домой пить чай, видели на улицах настоящие группировки, банды мальчишек с велосипедными цепями, мальчишек в тяжелых ботинках, с ножами в кармане, мальчишек, о чьих похождениях иногда писали в газетах. Мы прошмыгивали мимо, держались кучками: вместе безопаснее. Впрочем, наши-то группировки были совсем не банды. У нас ничего не происходило.

По крайней мере, насколько я знаю. Хотя стоп, произошло кое-что… Но вот как именно?

Мне подумалось (это всё книги), что взбодрить наше общество можно вероломством. Рассказать, например, секреты одной компании членам другой, если, конечно, удастся такие секреты обнаружить. Наверное, идея предательства мной завладела под влиянием обаятельного Руперта Хенцау[124]. К тому времени с другим обаяшкой, Эдмондом из «Короля Лира», я еще вроде бы не успела познакомиться. Может, я натолкнулась на общую беллетристическую закономерность: в скучных компаниях самое интересное – предательство. Идея была глупая: как я уже сказала, секретов у нас не было – ни сражений, ни планов сражений, – выдавать нечего. Смотрю я на Лару – как она предает меня со всей изобретательностью своего, точнее, нашего нервного и суматошного ремесла – и вспоминаю себя (невинную девочку, размечтавшуюся о настоящей драме) с грустью и жалостью. У нас все судачат о новых исследованиях: якобы из-за одного скучного ролика падает аудитория у всей рекламной паузы, даже у всей программы, в которую вставлена эта пауза. Лара за моей спиной распускает слухи, будто конкурирующий производитель газировки заказал исследование и обнаружилось, что мои фильмы про «Оранжад» и «Гренадин» заражают скукой и апатией весь блок. Мне лично кажется, что она это выдумала – не только такие результаты, но и само исследование. Ловко, надо признать: даже если мне удастся развенчать это исследование с его гипотетическими выводами, все равно сомнения останутся, повиснут дымкой в воздухе. Лара действует быстро и напористо. Она живет в мире компьютерных гладиаторов, бомбометателей, кукол-камикадзе в коротеньких юбочках, палачей с мечами и бретеров с лазерами – мне, с моей реакцией, за ней не угнаться. Она только пальчиками с блестящим черным маникюром пошевелит – и на экранах польется такая кровища, что я потону.

Вроде бы в школе у меня по поводу Венди и Рейчел родилась еще одна идея. А что, если, подумала я, во время забега по пересеченной местности кто-нибудь протянет поперек дорожки темную бечеву? Венди, уже предвкушающая победу, позорно растянется, а первой придет Рейчел и, конечно, преисполнится благодарности и восхищения. Вот будет настоящее событие, настоящий секрет, который нельзя разболтать. Полноценное предательство, а не просто хиханьки и перешептывания. Рейчел оценит разницу – между тем, чтобы говорить, и тем, чтобы хоть раз что-то сделать. Эта мысль мне пришла в голову совсем не потому, что я была влюблена в Рейчел и терпеть не могла Венди. И не потому, что я, скажем, была влюблена в Венди, а она меня отвергла и не взяла в ближний круг. На самом деле она никого не отвергала, и ближний круг ее состоял из тех, кто просто больше других жаждал быть рядом и проявлял особую настойчивость. Ни в ту, ни в другую я не была влюблена, да и вообще ни в кого не была влюблена, кроме сэра Ланселота, и Руперта, и Саладина, и мистера Рочестера. Я боялась, что в жизни так ничего и не произойдет и меня поглотит кромешная скука. Но когда я почти решилась поговорить с Рейчел, я поняла, что ничего не выйдет. Рейчел не послушает и может сказать в ответ что-нибудь гадкое, а то еще, чего доброго, возмутится или даже испугается. Надежда на ее тайную благодарность была не более чем призрачной, и я от нее отказалась. А жаль: я подобрала для бечевки отличное место – между деревьями в небольшой роще, на подъеме, около старого карьера, где дорожка огибает россыпь камней. Предателю там было где укрыться, чтобы в суматохе незаметно отвязать бечевку и исчезнуть. Предателю надо было одеться в беговую форму, но сойти с дистанции раньше и срезать угол через перелесок.