Юноша сначала ничего не ответил. Только опустил ресницы — медленно и мягко, будто отсекая все лишние мысли.

Легкая птица раскинула крылья

Меж небесами и морем глубоким.

Птица! Ты ищешь земли своей или

Дремлешь в изменчивых ветра потоках?

Дикая буря разбила твой остров

И разметала в перо твою стаю.

Сердце колотится дергано, остро —

Я с корабля твой полет наблюдаю.

Небо и море, увы, равнодушны,

Равно далёко лазурью застыли…

В бездне хрустальной, бескрайней и скучной,

Птица раскинула ломкие крылья…

— Одиночество… Так, госпожа? — после песни его голос был особенно нежен и глубок.

— Да, да, все так, Мило, — прошептала я, закрывая мокрыми ладонями лицо. — Именно одиночество. И все чаще мне снится, что я остаюсь одна, всеми покинутая…

— Это всего лишь сны, — тихо произнес Мило. Плеснула вода.

— Да… И последний из них повторялся дважды. В первом… я спаслась, — мои губы не могли выговорить «Ты спас меня». Даже мне, циничной шутовке, эти слова показались бы почти признанием в любви. — Во втором — появились алые бабочки и скинули меня в пропасть. А голос сказал: «Никто тебе не поможет».

— Алые бабочки? — доски скрипнули, будто Авантюрин внезапно наклонился в мою сторону. Я лишь сильнее прижала ладони к лицу, так, что в глазах золотые пятна заплясали. — Вроде той, что оказалась утром в ваших волосах?

Я резко откинулась назад, спиной на теплые доски, и раскинула руки в стороны. Веки затопило ярким белым светом — солнце было в зените.

— Не «вроде той», Мило. Точь-в-точь такая же. И мне кажется, я знаю, где уже видела таких бабочек.

— Где же? — прогнулись дощечки рядом с моей головой, и свет потускнел.

— У Незнакомца-на-Перекрестке. У Кирима-Шайю, лорда Багряного Листопада, — шепнули мои губы. — Но я не уверена, что это он стоит за всем этим.

Доски вновь скрипнули, золотое сияние затопило глаза, а голос Мило раздался почти у самого уха.

— Почему, госпожа?

— Потому что я не чувствую в нем никакого зла, вот почему! — уверенно сказала я, переворачиваясь на бок и открывая глаза. После солнечных поцелуев мне всюду мерещились желто-золотые пятна, и поэтому выражение лица Мило, который лежал бок о бок со мной, было не разглядеть. — Любопытство, благожелательность, интерес… особого рода, — я невольно покраснела, вспомнив темную комнату, сухие, шелковистые от пудры пальцы и льдисто-томное «Ла-аль-ле»… — Но зла или зависти я не чувствую.

Мальчишка упрямо поджал искусанные губы:

— Думаете, что вы не можете ошибаться, Лале?

— Смею заметить, что мой опыт огромен и…

— И что? — неожиданно язвительно передразнил меня Авантюрин и вдруг поднялся на ноги и протянул мне руку. — Вставайте, госпожа. Я хочу вам кое-что показать.

Ощущая легкое любопытство — не так уж часто Мило брал в разговоре со мной подобный тон! — я послушно взялась за протянутую руку и последовала за своим учеником к самому краю мостков. Остановившись и повернувшись так, что мы оказались лицом к югу, Авантюрин спросил:

— Госпожа, что вы видите перед собой?

Я удивленно выгнула брови, но все же ответила:

— Море, Мило. До самого горизонта — бесконечная синь, что сливается с небесной лазурью. Волны, пену, облака… Все, пожалуй.

— Все? — усмехнулся ученик, обнимая меня за плечи. Прохладные ладони скользнули по разогретой коже, вызывая волны мурашек. Я невольно пожалела, что одела блузу с коротким рукавом. Уж больно личным получилось простое прикосновение. — А ведь прямо перед вами — Лунная коса, огибающая залив Раковин. Туман и морские испарения искажают перспективу, и водное пространство кажется безбрежным, однако мы заперты полуостровом. А там, на Лунной косе — леса, соленые озера и башня с самым высоким маяком в прибрежных Домах. Ночью можно увидеть свет, который он излучает, и силуэт полуострова… Но сейчас ваши глаза видят только бескрайнее море. Так и истина может скрываться под покровом наших заблуждений…

Я почувствовала себя уязвленной и отвернулась от моря, выскальзывая из слишком уж настойчивых объятий.

— О, как ты заговорил, мальчик мой! Думаешь, я не знаю этого? Хочешь сказать, что заблуждаюсь, считая Кирима-Шайю добрым малым? — Мило так скрипнул зубами, что стало ясно: он считает лорда Багряного Листопада злодеем, и никак не меньше. — А что, если я ошибаюсь изначально, и те бабочки — всего лишь плод моей фантазии, глупое совпадение? Сколько их встречалось мне в садах дворца, когда Кирима на этом свете еще и в помине не было!

— Госпожа… — потупился Мило. — Простите. Я не хотел задеть ваших чувств. Вам… нравится он? Кирим-Шайю?

— Что? — от неожиданного вопроса я опешила. — Что ты имеешь в виду? Безусловно, мне легко и приятно общаться с ним, он — замечательный собеседник, пусть и говорит порой странные вещи… Но ты же ведь не об этом спрашивал?

— Он… нравится… вам? — упрямо переспросил ученик, краснея, как невинная девица.

О. Так он это имел в виду.

— Не знаю, Мило. Меня никогда не привлекали крашеные, будто фрейлины, мужчины с запада, но… Мило, не смей смотреть так на меня! Я ничего такого не хотела сказать! — от пристального взгляда мальчишки я сама смутилась и покраснела, словно ляпнула что-то непристойное. — И вообще, о чем ты думаешь, задавая такие каверзные вопросы женщине, на которую имеешь виды?

— Так вы помните? — просиял Мило. — Вы не забыли, что я вас…

— Полно тебе, — хлопнула я его по груди и быстро пошла к домику, наклоняясь по пути за остатками трапезы. — Идем. Маяк ждет нас. И так отдых затянулся.

— О, Лале! Вы никогда не меняетесь, — в сердцах воскликнул Мило, спеша за мной.

— Но-но! Не жалуйся на госпожу, — пригрозила ему я. — Оставлю без сладкого.

— Ох, напугали! — озорно улыбнулся мальчишка, подхватывая по дороге корзинку и обе наши сумки. — Погодите, — заволновался он, оказавшись у двери. — Мы отправимся на Лунную косу в таком виде?

— В каком? — выгнула я брови в притворном удивлении, хотя прекрасно понимала, что обеспокоило ученика.

Северные одеяния мы по совету купца Менатеру, не взявшего с нас, к слову, ни медяшки за поездку, сменили в первом же южном городе на более подобающую одежду: просторные штаны из светлой ткани и рубашки без рукавов, но зато длиной почти до середины бедра. Ткань была объемной, мятой, полностью скрывающей фигуру. Одетая подобным образом, со спрятанными под бежевым шарфом длинными волосами, в легких кожаных сандалиях на босу ногу я походила на мальчика-бродягу, а никак не на леди.

Мило смотрелся гораздо интереснее. По-пиратски загорелый, с лихой белозубой улыбкой, в такой же светлой, как и моя, одежде, он выглядел настоящим южанином. Еще сильнее отросшие за время путешествия волосы были постоянно растрепанными от соленого ветра и топорщились в разные стороны, будто проволока — золотая днем, медная на закате и серебряная ночью, но на ощупь по-прежнему оставались шелковисто-мягкими и прохладными, как морская вода. Темные глаза смотрели насмешливо, но по-доброму, необидно, и с какой-то необъяснимой уверенностью, свойственной только сильным духом людям. Загляденье, а не юноша! Увидят его таким наши фрейлины — ночами совсем спать перестанут.